– Щас, щас, – Буров помотал головой, окунаясь в реалии, и понял наконец, что это Лаурка старается, на совесть, с огоньком, от всей души.
– Князь! Князь! Откройте! Василий, открывай! Открывай, Васька, говорю!
И все по-русски, по-матерному, в лучших традициях дешевого притона, очень доходчиво. Видимо, соскучилась.
“Чертовски пикантно”, – зевнув, Буров встал, прошествовал к двери, открыл.
– Дорогая, ты очаровательна.
И сразу же перестал улыбаться – вид Лауры не располагал к веселью. Она была в мужском платье, без шляпы, с внушительным окровавленным клинком.
– Василий, уходим. Дом окружен. Они уже в саду.
Глаза ее метали молнии, грудь волновала кружева, породистые губы презрительно кривились – такой прекрасной Буров ее еще не видел.
– Уже в саду? – не раздумывая, на автомате, он схватил сумку с припасами, повесил на плечо, вытащил волыну. – А “они” – это кто?
В глубине души ему было приятно – ишь ты поди ж ты – не забыла, пришла. Сапожищами в дверь стучит. Может, не такая уж и стерва?
– Черт его разберет. То ли негодяи королевского прокурора, то ли мерзавцы маркизы де Дюффон. Если, конечно, вам это имя что-нибудь говорит, – Лаура засопела от ненависти, дернула плечом, глянула нетерпеливо на Бурова. – Ну долго ты еще? Пошли. Пора сматываться.
В доме было шумно и неуютно, пахло порохом. Не удивительно – маркиз, Анри, дворецкий и лакеи палили в окна, отстреливаясь от нападающих, а те шмаляли в ответ, ломились в забаррикадированные двери и численностью напоминали саранчу. Стонали раненые, в вестибюле горели портьеры, Бернар, Мадлена и кое-кто из челяди лихорадочно работали шомполами – перезаряжали пистолеты. В целом, как сразу отметил Буров, ситуация была не радостная – без просвета.
“Интересно, сколько же я дрых? Вроде бы уже вечер. Хотя нормальному бабру полагается четырнадцать часов сна. А ведь я не какой-нибудь там – саблезубый”, – с ухмылкой он облюбовал позицию покозырней, взвел было курок, наметил цель, но маркиз закричал, протестующе взмахнул пистолетом:
– Нет, князь, нет! Вы, шевалье, Бернар, Мадлена поступаете в распоряжение Лауры. Приказываю. Коды, шифры, книги, казну… А мы вас прикроем, не выдадим, сдюжим. Верно, гвардейцы, дети мои? Багинеты примкнуть! Вперед, вперед, марш, марш, в атаку!
Окровавленный, в разодранной рубашке, с дымящимся пистолем в руке он был великолепен. Глаза его метали молнии, губы улыбались, лицо выражало единственное желание – умереть. Героем. Понять его было несложно: резидентура раскрыта, агенты сгорели, задачи не выполнены. Лучше уж уйти с честью, прихватив с собой как можно больше врагов.
– Ты слышал? Хорош играть в войну, пошли, – Лаура потянула Бурова за рукав, резко описала круг шпагой. – Шевалье, Мадлена, Бернар – за мной! Живо! Эй, кто-нибудь, дайте фонарь!
Стремительно, еле сдерживаясь, чтоб не перейти на бег, она спустилась в подземелье, открыла маленькую потайную комнату, а в ней массивный, поражающий своими размерами сейф. Что там коды, шифры, казна – слона спрятать можно. И ни один враг не узнает.
– Вот этот, – Лаура, не колеблясь, указала на сундук. Бернар, кряхтя, взвалил его на плечи. Анри, Мадлена, Буров взяли фонари, зажгли и двинулись следом за начальницей по узкой винтовой лестнице, которая брала свое начало прямо из секретной комнаты. Из глубины тянуло затхлостью, тленом, плесенью, тени на выщербленных стенах плясали, будто живые. Бернар, цепляя сундуком о камни, сдержанно мычал, Мадлена, чтобы не мести подолом, придерживала юбки, Анри не отнимал руки от шпаги, а Буров слушал, слушал, слушал… Стрельба наверху продолжалась – молодец маркиз, не унывал, умирал с музыкой. Во славу начальственной глупости, наплевательского отношения и полного пренебрежения человеческой жизнью. У нас на Руси всегда так. Страна большая, бабы еще нарожают…
Спускались недолго. Где-то на глубине двух десятков метров лестница сделала заключительный виток и вывела в широкую, с низким сводом галерею, чем-то очень похожую на метростроевский туннель. Под ногами заскрипел сырой гравий, в темноте послышались шуршание, мерзкий писк, царапанье когтей. Вот они какие, знаменитые катакомбы, пристанище разбойников, правдолюбцев и крыс. Верно говорят, что земля под Парижем, словно изысканный французский сыр, – вся в дырках.
Лаура шла целенаправленно, без плутаний, видимо, знала дорогу. Время от времени она останавливалась, смотрела на потолок, где изгибалась жирная черная линия, довольно хмыкала и шагала дальше. Только единожды она все же задумалась, закусила губу, и сразу Бернар зафыркал, закивал, замычал, указывая путь. Как видно, здесь он ориентировался лучше всех. Хотя дело это было непростое. Весьма. Все эти галереи, боковые ходы, изогнутые штреки и вертикальные колодцы образовывали грандиозный, Ариадне <Имеется в виду Ариадна, снабдившая Тезея путеводной нитью.>и не снилось, трехмерный лабиринт. Кое-где галереи выходили в естественные полости, очень древние, и в свете фонарей на стенах возникали то изображения животных, то ископаемые петроглифы, то отпечатки чьих-то рук. В одном месте перед взглядами предстал огромный сталагмит с насаженным на него козлиным черепом. Первобытные охотники? Сектанты? Сатанисты? В общем, тот еще лабиринт – черт ногу сломит, Минотавр <По его душу и подался Тезей в критский лабиринт.>удавится. Однако ничего, шли себе потихоньку, ведомые Лаурой, без приключений. Пока дорога не привела в глубокую, шириной метров в пять расщелину, изрядно напоминавшую Стикс, – отвесные края, жуткое зловоние, похоронное журчание вод где-то далеко внизу. Страшную-то страшную, но вполне проходимую – по шаткому, переброшенному с берега на берег деревянному настилу.
– Ы-ы-ы! – сразу чему-то обрадовавшись, замычал Бернар и первым, подавая пример отваги, пошел по древним колеблющимся доскам. – А-а-а!
Благополучно форсировал преграду, сбросил сундучок с хребта, а потом произошло непредвиденное.
– Момент, друзья мои, – вдруг на изысканном французском произнес он, нагнулся и одним движением отправил в пропасть ни в чем не повинный мосток. – Миль пардон.
Доски упали вниз, в мутное зловоние вод.
– Ты что ж это делаешь, гад? – первой вышла из ступора Лаура, и рука ее непроизвольно потянулась к инкрустированной рукояти пистолета. – Забыл, мерзавец, как лежал на колесе кверху яйцами?
В ее голосе звучала ярость загнанной пантеры.
– Друзья, я никоим образом не желаю вам зла, – Бернар вздохнул, вытер пот со лба и жестом миротворца воздел вверх обе руки. – Мы только что миновали слева боковой ход. Если двигаться по нему до упора, потом свернуть направо и затем еще раз направо, он выведет почти на то самое место, где сейчас стою я. Вы потеряете всего лишь полчаса времени. И кстати, Лаура, вам нужно быть сдержанней. По крайней мере в выражениях. Я, да будет вам известно, не мерзавец и не гад. Происхожу из хорошей семьи, отлично воспитан и рукоположен в сан. Мое имя аббат Фариа – может, слыхали? Так вот, с детства меня учили любить ближних. И куда же это меня привело? Спросите у мадемуазель Лауры. Друзья предали меня, любимые женщины наплевали в душу, а бог, тот, что очень добрый и несказанно справедливый, забыл. Нет, право же, дорогие мои, на земле сейчас царство дьявола. Извольте пример. Шевалье, голубчик, прошу вас, подымите фонарь, дайте свет.