На первом этаже зияло окно нараспашку, и доктор, проходя мимо, увидел стол, заставленный пивными бутылками и заваленный закуской. Вот именно заваленный, никак иначе. Еще там пел блатным голосом какой-то эстрадник, но, перекрывая музыку, беседовали трое. Из десяти слов семь были матерными, причем уныло, однообразно матерными. Люди матерились, словно сплевывали шелуху от семечек, – привычно, на уровне рефлекса.
Доктора со «Скорой» мало чем можно прошибить, однако сейчас Белинский был не «при исполнении», и его вдруг пробрала глубокая тоска. Он вообще ненавидел матерщину, он и пиво ненавидел, между прочим, потому, что оно опускает человека, высвобождает в нем тупость, глубоко запрятанную под наслоениями элементарной цивилизованности. Именно пивная тупость страшна. Тупая злоба, тупая, натужная веселость. Прокисшая вонь, которая вырывается изо рта при каждом слове. Осоловелые глаза, набухшее брюхо. И диарея, назойливая, бесстыдная... Бр-р!
С другой стороны, что еще делать воскресным вечером на автозаводской окраине, как не заливать мозги пивом? Кстати, нелюбимый доктором Белинским писатель Максим Горький в романе «Мать» изобразил в точности такой же тупой, залитый водкой (вся разница!) мир русских мастеровых. Нижегородских, кстати! Да неужели ничто не меняется в России?! И не изменится – никогда?
Вене вдруг стало до того противно от матюгана, который беспрерывно несся из окна, что захотелось немедленно оказаться как можно дальше отсюда. Даже любопытство как-то свернулось и брезгливо заткнуло уши.
«Небось и вся та ментовня, которая на убийство Сорогина приезжала, тоже пивком наливается в свободное от работы время, – подумал он презрительно. – Неудивительно, что для них до сих пор остается секретом личность убитого. А ведь всего надо было: распечатать пачку книг, открыть одного из людоедов, Васю, Колю, Петю ли, – и узреть на обложке фото автора. И тут же все стало бы на свои места. Ведь по-хорошему не я должен был найти Вятского, не я должен заботиться о поисках Холмского, не я должен караулить неизвестную особу из Москвы! Не я, а они!»
«А почему ты думаешь, что они этого до сих пор не сделали? – вдруг словно прозвучал в его голове чей-то холодновато-насмешливый голос. – Нет, почему ты так глубоко в этом убежден? Потому что Капитонов сказал об убитом как о неизвестном человеке? А разве он не мог наврать? Небось и пачки давно вскрыты, и личность мертвого установлена, и даже подлинная фамилия Сорогина следствию известна. Не исключено, что вот-вот они и до Вятского доберутся. И почти наверняка этот адресок им известен. Так что очень может быть, что московская гостья прямиком угодит в милицейскую засаду, которая оставлена в квартире номер восемь или прямо на улице, где-нибудь поблизости. И если эта дама наверняка как-то сможет объяснить свое пребывание здесь, то доктору Белинскому сделать это будет сложно! А потому – не наступить ли на горло собственному любопытству вкупе с обостренным желанием справедливости и не сделать ли отсюда длинные ноги?»
Но доктор Белинский немножко опоздал. Именно в ту минуту, когда благоразумие наконец-то осенило его своим крылом, внезапно послышался шум двигателя, а вслед за этим из-за угла дома нырнула машина с желтым, светящимся транспарантиком на крыше. Такси!
Автомобиль остановился, и с переднего сиденья начала выбираться невысокая женщина.
Бог ты мой, Веня в своих расчетах совершенно не учел, что есть такой вид транспорта – такси называется. Он рассуждал с точки зрения небогатого (мягко говоря) врача «Скорой помощи», который ездит только на общественном транспорте, а ведь московская дама могла быть менее стесненной в средствах. Так оно и вышло.
Он не сомневался, что приехала именно та женщина, голос которой он слышал. Та, что оставила Сорогину сообщение на своем автоответчике. Та, что назвала его «мальчиком с горьковского Автозавода»... И вот она сама здесь, на Автозаводе!
Благоразумие мгновенно эвакуировалось с поля боевых действий. Веня бесшумно приотворил дверь второго подъезда, в котором должна находиться восьмая квартира, и канул внутрь.
На него мгновенным цунами обрушились запахи, от которых сразу стало тошно жить на свете. Веня прикрыл нос ладонью и, стараясь дышать неглубоко и через рот, ринулся было на второй этаж, но вовремя одумался. Там горела лампочка, пусть тускло, но высвечивая всю убогость обстановки. И Веня сразу окажется на виду у прибывшей. Нет, пусть она поднимется, чтобы уж наверняка убедиться, что это та, кого он ждет, а заодно выяснить, что в восьмой квартире нет никакой засады.
Береженого бог бережет!
Он замер, приткнувшись к продранной обшивке какой-то двери, крест-накрест обитой полосками дранки.
Дверь подъезда отворилась. Низкий женский голос коротко, негромко упомянул ту самую особу легкого поведения, которой недавно перемыли все косточки любители пивка.
«Особый московский шик! – Веня растянул губы в незримой миру ухмылке, услышав мат. – Настоящий столичный стиль!»
Женщина медленно, осторожно пробралась в темноте мимо Вени, обдав его запахом духов – хороших, с первого вдоха чувствовалось – дорогих, вот разве что чуть-чуть сладковатых и тяжеловатых. А впрочем, ничего, терпимо!
Поскольку лестница была пусть тускло, но все-таки освещена, женщина поднималась довольно быстро, и Веня толком не разглядел ее. Однако стало ясно: она невысока ростом, плотная, очень коротко стриженная. Весь облик ее излучал напористую силу. Хотя нет, слово «излучал» сюда совершенно не подходило. Оно предполагает свет, а в облике этой женщины было что-то темное, мрачноватое. И все-таки силы в ней присутствовало немало, это даже с закрытыми глазами ощущалось.
Вот она поднялась на второй этаж – и Веня из своего укрытия услышал длинный звонок.
Неизвестно, кто ждал звука открывшейся двери с большим трепетом: эта женщина или сам Веня. Неведомо, что испытала она, однако Веня вздохнул с облегчением, когда не услышал этого звука.
Еще один звонок... Так, что делает человек, который к кому-то приехал и не застал его дома? Правильно, начинает расспрашивать соседей.
Вот это, по мнению Вени, было излишним. Поэтому он выступил из своего укрытия, взбежал на несколько ступенек:
– Извините, вы что, Сорогина ищете?
На него взглянули маленькие, настороженные глазки – кажется, темные, но, впрочем, лампочка светила кое-как, и ручаться насчет цвета глаз незнакомой женщины Веня не мог. Волосы у нее были, кажется, светлые, но это ладно, а вот светлые джинсы ей носить не следовало, с ее-то «галифе» на бедрах! А эту обтягивающую трикотажную кофточку с широкими поперечными полосами – и подавно.