— Спроси ее, где найти Джудит, — проинструктировал Рейстлин брата. Он решил, что ему самому будет лучше не показываться, спрятаться в тенях за спиной брата.

Карамон осторожно прикоснулся к жрице, привлекая ее внимание. Она подняла к нему испуганное лицо, залитое слезами.

— Где Высокая Жрица? — спросил Карамон.

— Я ни в чем не виновата. Она лгала нам! — сказала девушка, сглатывая слезы. — А я ей поверила.

— Конечно, ты верила. Где…

Вопль — вопль ярости, постепенно переходящей в ужас, неожиданно оборвался жутким бульканьем. Страх пробрал Рейстлина до самых костей, когда он услышал этот кошмарный звук. Девушка завизжала, закрыв уши руками.

— Где Джудит? — настаивал Карамон. Он понятия не имел, что происходит, но продолжал следовать указаниям. Он не собирался позволять чему–либо отвлечь его. Он затряс перепуганную девушку за плечи.

— Ее приемная… там, внизу, — проскулила жрица. Она упала на колени. — Вы должны мне поверить! Я не знала…

Карамон не слушал ее. Рейстлин уже шел по коридору в том направлении, в котором указала девушка. Карамон догнал его в конце коридора, где он разветвлялся и вел в две стороны, образовывая букву Y. Факелы на левой стороны, где находилась комната Джудит, были погашены. Та часть храма была погружена в темноту.

— Нам нужен свет! — потребовал Рейстлин.

Карамон взял факел из железной скобы на стене и высоко поднял его.

Дым от соломы, горевшей на арене, просочился сюда и вился у пола. Факел осветил единственную дверь в конце темного коридора. Свет отразился от золотого изображения змеи, украшавшего дверь.

— Ты слышал тот крик, Рейст? — беспокойно прошептал Карамон, останавливаясь.

— Да, и не мы одни его слышали, — нетерпеливо ответил Рейстлин, посылая брату раздраженный взгляд. — Чего ты там стоишь? Поторопись! Люди придут сюда узнать, в чем дело. У нас мало времени.

Рейстлин пошел вперед. Поколебавшись мгновение, Карамон поторопился догнать его.

Рейстлин резко толкнул дверь, ожидая, что она окажется заперта, но дверь распахнулась на хорошо смазанных петлях.

— Мне это не нравится, Рейст, — сказал Карамон, дрожа. — Пойдем–ка отсюда.

Рейстлин переступил порог.

Комната была ярко освещена. Два или три десятка толстых свечей стояли на каменном выступе, заливая светом небольшое помещение. Плотные бархатные шторы наполовину прикрывали внутреннюю дверь, которая вела, по–видимому, в спальню Джудит. На маленьком деревянном столике стоял оловянный кубок с вином, и лежал хлеб с мясом. Еда, вероятно, предназначалась для подкрепления сил жрицы после представления.

Джудит больше не нуждалась в еде. Ее представления были закончены. Колдунья лежала на полу у столика. Кровь растекалась по каменному полу. Ее горло было перерезано с такой животной жестокостью, что голова почти отделилась от шеи.

Карамона чуть не вырвало при виде этого чудовищного зрелища. Он отвернулся и зажмурился.

— О, Рейст, я же не это имел в виду! — пробормотал он слабым голосом. — Насчет Бездны! Я же не этого хотел!

— Тем не менее, братец, — сказал Рейстлин, хладнокровно осматривая тело, — мы можем с уверенностью сказать, что вдова Джудит теперь пребывает в Бездне. Идем, нам надо сейчас же уходить. Никто не должен застать нас здесь.

Поворачиваясь, он заметил отблеск света на металле в углу комнаты. Присмотревшись, он увидел нож, лежавший на полу недалеко от тела. Рейстлин узнал этот нож, он видел его раньше. Он поколебался секунду, затем нагнулся, поднял нож и сунул его в рукав.

— Быстрее, брат! Кто–то идет!

Снаружи слышался грохот кованых сапог; девушка тонким голоском направляла стражу в покои Высокой Жрицы. Рейстлин достиг двери как раз в тот момент, когда вошел капитан стражи вместе с несколькими своими людьми. Они остановились как вкопанные при виде мертвого тела, потрясенные и встревоженные. Один из стражников отвернулся в угол, и его вырвало.

Капитан был старым воином, не один раз видевшим смерть, и он один не был шокирован открывшимся ему зрелищем. Он уставился сперва на Джудит, кого он собирался допросить по поводу выманивания денег у честных жителей Гавани обманным путем, затем перевел суровый взгляд на двух молодых людей. Он сразу же узнал их обоих как тех, кто стал причиной разрушительных событий этого вечера.

Карамон, почти такой же бледный, как и залитый кровью труп, обреченно произнес:

— Я… Я не хотел этого.

Рейстлин молчал, лихорадочно соображая. Положение было безнадежным, все обстоятельства были против них.

— Это что? — Капитан указывал на пятна крови на белых одеждах Рейстлина.

— Я немного известен как целитель. Я стал на колени, чтобы осмотреть ее и проверить, есть ли какие–то признаки жизни, — добавил он, взглянув на тело, и тут же понял, как неубедительно его слова прозвучали. Он захлопнул рот.

Он остро ощутил нож в своей руке. Кровь на лезвии была свежей, и уже запачкала его пальцы. Он бы отдал все, что угодно, чтобы иметь возможность смыть ее.

Брать этот нож было верхом глупости. Рейстлин проклинал себя за это безумие, не мог понять, что заставило его сделать настолько подставляющую его вещь. Какое–то неопределенное, инстинктивное желание защитить ее, предположил он. Она бы никогда не сделала для него ничего подобного.

— Орудия убийства не видно, — сказал капитан, бросая второй взгляд на заляпанную кровью одежду Рейстлина и на все помещение. — Обыскать их обоих.

Один из стражников грубо схватил Рейстлина за запястья. Другой закатал ему рукава, открывая на всеобщее обозрение окровавленный нож, который крепко сжимала его перепачканная кровью рука.

Капитан улыбнулся, мрачно торжествуя.

— Сначала гигантский кендер, теперь убийство, — сказал он. — Веселая у вас ночка выдалась, молодой человек.

17

Тюрьма Гавани была не особенно удобной, на что уже справедливо жаловался Тассельхоф. Расположенная рядом с домом шерифа тюрьма когда–то служила сараем для лошадей. Внутри было холодно, по помещению гуляли сквозняки, полы были запачканы навозом. Воняло лошадиной и человеческой мочой, чей запах смешивался с запахом рвоты тех, кто перебрал гномьей водки на ярмарке.

Рейстлин не замечал запаха, по крайней мере после первых нескольких минут. Он слишком устал, чтобы обращать на него внимание. Они могли бы повесить его — виселица была обычным наказанием за убийство в Гавани — и он не протестовал бы. Он упал на грязную соломенную подстилку и заснул так крепко, что даже не чувствовал крыс, шмыгавших по его ногам туда и сюда.

Его глубокий сон, который ничто не тревожило, вызвал серьезный спор между двух тюремных стражников. Один утверждал, что так спать может только невиновный в убийстве человек, ведь с нечистой совестью, как известно, трудно уснуть вообще. Второй стражник только фыркал. По его мнению, способность спокойно спать с кровью жертвы на руках лишь доказывала глубоко преступную натуру молодого человека, погрязшего в грехах.