Джорам присматривал за всем. Везде, где он появлялся, его радостно приветствовали как спасителя. Приняв за правду ту полу романтическую историю, которую принц сплел вокруг истинного происхождения Джорама, люди разукрасили ее еще пышнее, так что она изменилась почти до неузнаваемости. Джорам пытался протестовать, но принц остановил его.
— Людям сейчас нужен герой — красавец-король, который поведет их на битву со сверкающим мечом в руке. Даже епископ Ванье не осмеливается разоблачить тебя. А что ты собираешься им дать? — презрительно спросил Гаральд. — Мертвого с оружием Темного искусства, который собирается принести погибель миру? Выиграй эту битву, изгони врага из нашего мира. Докажи, что Пророчество лживо! А вот тогда рассказывай народу правду, если не можешь иначе.
Джорам неохотно с ним согласился. Гаральд наверняка знает, что правильно. «Я могу позволить себе быть честным, — сказал ему однажды принц. — Ты — нет».
«Он прав, действительно не могу, — думал Джорам. — Особенно когда на весах тысячи зависящих от меня жизней. „Правда сделает тебя свободным“, — повторял он с горечью сам себе. — Похоже, мне всю жизнь придется проходить в кандалах».
Была почти полночь. Джорам одиноко бродил по саду около дома лорда Самуэлса. Оставив город, он снова вернулся по настоянию отца Сарьона, чтобы отдохнуть перед завтрашним днем.
Он мог бы переехать в хрустальный дворец. Глянув вверх сквозь листья миртового дерева, он увидел дворец, нависавший над ним, как темная звезда. Огни в нем погасли, и он был едва виден в бледном свете молодой луны.
Тряхнув головой, Джорам быстро отвел взгляд. Не надо было сюда возвращаться. С дворцом связано слишком много горьких воспоминаний. Здесь он впервые увидел свою мертвую мать. Здесь услышал историю о смерти ребенка Анджи. Здесь он считал себя безымянным, покинутым, ненужным.
Безымянным...
— Если бы по милости Олмина так и было!
Постояв под засыпанными снегом ветвями сирени, Джорам прислонился к стволу, не замечая холодной воды, которая капала с листьев ему за шиворот.
— Лучше быть безымянным, чем иметь слишком много имен.
Гамалиэль. Господня награда. Это имя никак не уходило из головы, память об отце преследовала его. Он до сих пор видел глаза старика... Осознав, что его бьет крупная дрожь, Джорам снова зашагал, пытаясь согреться.
Наконец дождь прекратился. Несколько Сиф-ханар, нынче вечером прибывших по Коридорам из других городов-государств, прекратили потоп. Некоторые вельможи требовали, чтобы маги немедленно превратили погоду в весеннюю, но принц Гаральд воспротивился. Сиф-ханар будут нужны в предстоящей битве. Они смогут остановить дождь и поддерживать этой ночью в Мерилоне умеренную погоду, но не больше. Знать ворчала, но Джорам, их император, был согласен с принцем, и вельможи с этим ничего не могли поделать.
Правда, Джорам полагал, что в будущем ему еще придется столкнуться с такими спорами. Он споткнулся и почувствовал внезапно, что страшно устал. Ночь после битвы он проспал, мучаясь кошмарными снами о двух мирах, из которых ни один не желал его принять таким, какой он есть.
«И мне ни один из них не нужен, — устало признался он себе. — Оба они меня предали. В обоих нет для меня ничего, кроме лжи, обмана и предательства.
Я не хочу быть императором, — решительно сказал он самому себе. — Когда все это кончится, я отдам Мерилон принцу Гаральду, и пусть правит. Он хороший человек, он сможет сделать его куда лучше прежнего».
Но сделает ли? Пусть принц благороден и честен, он — Альбанара, рожденный с магическими способностями, необходимыми правителю. Он приучен к дипломатии и компромиссам, он наслаждается придворными интригами. Перемены, если они и произойдут, наступят не скоро.
«Мне все равно, — думал Джорам. — Я уйду. Заберу с собой Гвендолин и отца Сарьона, и мы будем спокойно жить где-нибудь в таком месте, где никому не будет дела до того, как меня зовут».
Мрачно шагая по саду в надежде утомить себя настолько, чтобы свалиться и уснуть без сновидений, Джорам в конце концов подошел к дому. Услышав голоса, он взглянул на окна.
Он стоял перед внешней лестницей, которая вела в спальню Гвендолин. Одетая в розовую ночную рубашку с летящими рукавами, его жена сидела в кресле перед туалетным столиком, а Мэри расчесывала ее прекрасные длинные волосы. Гвендолин все время оживленно разговаривала с мертвым графом и еще несколькими покойниками, которые, похоже, присоединились к их компании.
Лорд Самуэлс и леди Розамунда тоже находились в комнате дочери. Именно их голоса и привлекли внимание Джорама. Они стояли почти у окна и разговаривали с женщиной, в которой Джорам узнал Телдару, лечившую отца Сарьона, когда тот заболел в доме лорда Самуэлса.
Стараясь, чтобы ни единый лучик света из окна не упал на него, Джорам подкрался по мокрой листве к дому и, спрятавшись в тени сада, подобрался поближе к окну, чтобы подслушать разговор.
— Значит, вы ничем не можете ей помочь? — умоляюще спрашивала леди Розамунда.
— Боюсь, нет, миледи, — прямо отвечала Телдара. — За свою жизнь я повидала множество форм безумия, но ничего подобного не встречала. Если это, конечно, безумие, в чем я лично сомневаюсь.
Покачав головой, друидесса начала рыться среди пакетиков с порошками и связок трав, которые держала в большом деревянном ларце, послушно парившем в воздухе рядом с ней.
— То есть как это — не безумие? — спросил лорд Самуэлс. — Она разговаривает с мертвым графом, несет какую-то чушь о мышах на чердаке...
— Безумие — это состояние, в которое впадает человек против своей воли, — ответила Телдара, сурово глядя на лорда Самуэлса. — Иногда оно возникает от расстройства гармонии тела, иногда — от разлада в душе. И я скажу вам, милорд и миледи, что с вашей дочерью все в порядке. Если она разговаривает с мертвыми, так только потому, что предпочитает их общество компании живых. Насколько я поняла, некоторые живые так с ней обходились, что винить ее за такое поведение я бы не стала.
Перебрав и снова уложив снадобья в соответствии с одной ей ведомым порядком, Телдара приказала плащу опуститься на ее плечи.
— Я возвращаюсь в госпиталь ухаживать за раненными в этой ужасной битве, — сказала она, когда слуга помог ей одеться. — Вам повезло, что я была рядом по другому вызову, иначе у меня вообще не оказалось бы времени к вам заглянуть. От меня сегодня зависит жизнь слишком многих.
— Мы так благодарны вам, — сказала леди Розамунда, сжимая пальцы, — но я не понимаю! Неужели нельзя сделать хоть что-нибудь?
Они проводили Телдару до самых дверей опочивальни Гвендолин, и Джорам, подойдя поближе, вынужден был прижаться лицом к стеклу, чтобы услышать ответ друидессы. Он мог бы этого и не делать, потому как та ответила громко и четко.
— Госпожа, — сказала она, поднимая палец, как древко знамени, на котором начертаны ее слова. — Ваша дочь сама выбирает, с кем и где ей быть. Она всю жизнь может так провести. А завтра вдруг решит, что больше так жить не хочет. Я не могу ничего сказать и не могу вынудить ее выйти из мира мертвых и вернуться в этот, который не кажется мне лучше того. А теперь мне надо вернуться к тем, кому я на самом деле нужна. Если хотите моего совета, то сделайте так, как просит ваша дочь: повесьте портрет графа как-его-бишь-там на стену и купите кошку.