— Нет, конечно!.. Всего раз.
Кусок мяса застрял у Гульчи во рту. Она закашлялась. Олег заботливо постучал по спине. Умила сказала отчаянно:
— Я никогда еще не тонула... Правда, что вода в море очень соленая?
Ярл отхлебнул пива, погладил себя по животу, рыгнул, лишь тогда буркнул недовольно:
— Кому как. Думаю, в самый раз.
Умила медленно поднялась, лицо ее было желто-зеленое. Рюрик заботливо повел жену к лестнице, но пока медленно огибали стол, их обогнала Гульча — вихрем взлетела наверх. Ярл стукнул огромной кружкой о стол, наполнил пивом по венчик. Его лицо, как и у помощников, было выдубленное, багровое. Кружки в их руках не качались, драгоценная жидкость не расплескивалась.
За столом остались Асмунд и Олег. Асмунд все присматривался к Олегу, сказал осторожно:
— Святой отец, я все-таки вырос на море, к качке привык... Но неужто и в пещерах качает?
Олег с удовольствием смотрел на ярла. Старый, как его драккар, но высится за столом неподвижный, как скала, загорелый, крепкий, с пронзительно голубыми глазами. Желтые с серебром волосы падают на лоб, на плечи. Такая же серо-золотая борода опускается на грудь, закрывая верхний ряд кольчуги. На широком черном поясе болтается короткий нож, штаны блестят — толстая лосиная кожа, на сапогах звенят подковки.
Он поднял кружку в тот миг, когда драккар взметнуло на гребень чудовищной волны, — судно затряслось, качнулось и соскользнуло носом вперед и одновременно набок. Падало так долго, что вот-вот должно было удариться о морское дно, но вместо этого врезалось в другую волну. Ярл поднес к губам полную до краев кружку, не пролив ни капли, осушил в два глотка, довольно крякнул.
По лесенке вниз спустился Рюрик, придерживая за плечи бледную Умилу. Асмунд встал, помог княгине сесть. Следующая волна швырнула драккар в другую сторону, блюдо с вареной рыбой ляпнулось на колени к Умиле и Рюрику. Княгиня лишь слабо застонала, подняла прекрасные глаза кверху, но оттуда лишь капала грязная вода и слышался топот сапог. Рюрик с отвращением сбросил еду с одежды прямо на пол.
— Надо ли ломиться в этот жуткий шторм? — спросил он зло. — Может, лучше переждать?
Ярл от удивления едва не выронил кружку. Он и его помощники даже вытянули шеи, смотрели на Рюрика так, словно не верили своим ушам.
— Шторм? — переспросил ярл, все еще глядя на Рюрика с недоверием. — Ты говоришь об этом ветерке? Или о том, что будет позже?
— Боги, что-то бывает хуже?
— Обычно всегда хуже, разве это буря? Вот на прошлой неделе шли в настоящую бурю. Волны — настоящие горы. Каждая саженей в тридцать! Так и шли двое суток: тридцать саженей вверх и тут же тридцать саженей вниз, тридцать — вверх, тридцать — вниз, вверх — вниз...
Лицо Асмунда с каждым словом ярла зеленело. Вдруг он вскочил, покарабкался наверх на палубу. Ярл проводил его уважительным взглядом, поинтересовался:
— Твой гридень, несмотря на ветер, пошел ловить рыбу?
— Пока только подманывать, — процедил Рюрик сквозь зубы. — Подкормкой.
Он был белый, как парус на драккаре, выбеленный солнцем, ветрами, пропитанный солью. Голова Умилы лежала на его плече. Глаза княгини были закрыты, на бледной шее часто-часто билась голубая жилка. Она простонала слабо:
— Если это не шторм... то что вы... зовете штормом?
Ярл задумался, задумались и его помощники. Они все осушили по кружке, наконец ярл сказал уважительно, с оттенком пережитого ужаса:
— Самый жуткий шторм, какой мне запомнился... какой пережил, был в тот злополучный день, когда я плюнул на пол, который только что вымыла моя жена...
Его передернуло, он побледнел и поспешно налил себе еще. Олег тоже налил себе и отпил из своей кружки, пиво отдавало плесенью. Ярл следил за его лицом, захохотал зычно:
— Святой пещерник, ты привык к царьградскому вину?.. По глазам вижу, они у тебя не совсем брехливые, как у других волхвов. Мы — простые рыбаки, пиво варим сами. Виноград в наших краях не растет. Пробуем редко, лишь когда ограбим кого!
— Пойду взгляну на свою послушницу, — сказал Олег.
Гульча сидела наверху посреди драккара, держалась за канаты. Мокрая, несчастная, как тонущая мышь. Дождь моросил слабо. Гульча неверными движениями пыталась натянуть капюшон на голову, не замечая, что сидит на поле плаща. Лицо ее было желтым с зелеными тенями. Она слабо повела на него очами, в них была бессильная ненависть:
— Какой ты отвратительно веселый!
— Я не веселый, — ответил он с симпатией. — Мое сердце рвется от жалости. Бедненькая... Опорожняйся, опорожняйся! Хочешь, подведу тебя к борту?
— Я уже вывернулась наизнанку, — простонала она. — Потом еще раз, обратно. Потому я с виду такая невывернутая.
— Тебе так кажется, — утешил он. — На самом деле выглядишь, будто раз двести вывернули, завернули и выкрутили.
Он умолк, всматриваясь в темные тучи, что ползли, задевая верхушки таких же темных волн. Между ними мелькнуло белое. Олег подхватился, крикнул во весь голос, не отрывая глаз от белеющей точки:
— Парус! Неизвестный корабль идет прямо на нас!
Гульча простонала:
— Кому мы нужны такие...
К нему выползли Рюрик, Асмунд и Рудый. На драккаре замелькали встревоженные лица рыбаков. Ярл рявкнул, замахал руками — парус поднялся выше, мачта затрещала. Олег увидел на лице могучего ярла откровенный страх.
— Они нас не рассмотрели, — предположил Олег. — Увидят, пойдут своей дорогой. Если это разбойники, то им нет смысла нападать на бедное рыбацкое судно.
Ярл покачал головой, глаза потухли:
— Я знаю этот драккар, там одни берсерки. Они хуже акул. Убивают всех, им не важна выгода! Они наслаждаются, проливая кровь.
Рюрик отвел Олега в сторону, сказал тихонько:
— Это не могут быть... Семеро Тайных?
— Вряд ли, — ответил Олег с сомнением. — Слишком скоро. Хотя не исключено, что они велели усилить разбои в тех краях, где мы должны проходить. Сшибут лбами племена, которые не воюют или уже замирились. Напрямую Семеро Тайных вмешаются позже. Когда нащупают нас.
Асмунд постоял, держась за канаты, сказал хмуро:
— Я иду за своим топором. Рудый, ты можешь драться?
— Я не отобьюсь и от воробьев, — ответил Рудый слабо. На его бледных щеках медленно проступали красные пятна. — Ты все-таки захвати какую-нибудь щепку и для меня... Меч князя не забудь. Для святого пещерника захвати какую-нибудь палку. Я в нее верю, чем в его дурацкие обереги.