— Молчал. Потому что боялся. Здесь все боятся.
— Опишите нам его.
Отдираю кулаки Баобабовой от халата главного врача. Со свидетелями так нельзя. Со свидетелями никак нельзя. Только устно.
— Ну… — задумывается Монокль. — Подозрительный такой тип, психованный слегка.
— У вас все психованные. У него голова есть или отсутствует?
— Понятие присутствия головы весьма расплывчато, но определенно что-то с ней, с его головой, не так. Я думаю, он пользуется гуталином, потому что лица его…
Плакат, прикрывающий подземный ход, отваливается, и в камеру выпадает Садовник. Он смешно машет руками, пытаясь удержаться в полете, но до земляного матраса лететь недалеко, поэтому приземляется более-менее удачно.
— Этот? — Пальцем показывать нехорошо, но в психушке можно все.
Монокль, прижав сына-гения к груди, испуганно трясет головой:
— Он. А что… Вы с ним знакомы? С главарем?
Садовник, слегка опозорившись перед подчиненными, степенно отряхивается. Делом занимается. Приходится представлять его лично:
— Разрешите познакомить. Вроде нашего руководителя. А как звать, мы сами не знаем.
Вместо того чтобы, как положено приличному человеку, поздороваться, Садовник, отряхнувшись и встрепенувшись, бросается к дверям, встает в позу оратора и, указывая на дверь, орет:
— Измена! Измена!
После чего успокаивается и присаживается на раскладушку.
— Товарищи сотрудники! — Осматривает нас строгим взглядом. Задерживается на бронежилете Машки. На мои тапочки-зайчики внимания не обращает. Мы как-никак все еще в клинике, а не на пляже. — Товарищи сотрудники. Я все знаю и во всем в курсе. Молодцы. Оперативно сработали. Однако есть и плохие новости. У вас три минуты, чтобы покинуть помещение. Спешу сообщить прене-приятнейшее известие. Прапорщик Баобабова, вы под колпаком у Охотников. Какой-то гад утверждает, что за вашу идеальную голову можно заграбастать кучу бонусов.
Монокль смущенно прячется за спину сына.
— Лейтенант, а ты чего такой довольный? Ты тоже в числе счастливчиков. Листовки с эашими фотографиями по всей клинике развешаны. Ах да!
Садовник вскакивает, отбегает к двери, хлопает себя в район лба, кричит: “Измена! Измена!” — и неторопливо возвращается на раскладушку.
— Самое главное не сказал. Охотники в открытую объявили человечеству войну. Только что сам видел первые военизированные отряды, топчущие коридоры этого благословенного учреждения.
— Война? — ахает Монокль.
— Война! — пищит пацан.
— Война! — Машка проверяет обойму табельного оружия.
— Уходите немедленно! — требует Садовник, прислушиваясь.
Мы с Машкой тревожно мечемся по некогда безопасному гнездышку. Война! Доигрались!
— Слушайте сюда! — надрывается Садовник. — Приказываю старшему лейтенанту Пономареву и прапорщику Баобабовой немедленно покинуть помещение. В отделение бегите, там капитан Угробов партизанские отряды сколачивает. А мы с товарищами изобретателями останемся в клинике. Поднимем сопротивление и покажем, что есть еще достойные люди в нашем мире.
Со стороны коридора слышатся звуки выстрелов, крики, преимущественно человеческие. Садовник комментирует действо, как падение баррикады. Через мгновение в дверь раздаются страшные удары. Теперь уже Баобабова, имеющая немалый опыт вскрытия различных типов дверей, констатирует, что попытка взлома осуществляется прикладами.
Железная дверь под сокрушительным натиском начинает прогибаться.
— Сильные, заразы. — Садовник, совместно с ожившим Моноклем, наваливается на дверь, пытаясь задержать проникновение. Пацан стаскивает к двери мебель. — Прапорщик, я приказываю! Немедленно уводите Лешку! О нас не беспокойтесь, отобьемся.
Баобабова, мечущаяся между приказом и совестью, отдает честь Садовнику, говорит, что никогда не забудет его подвига и обязательно вернется, чтобы отомстить. Затем прыгает в лаз, забывая, что это она должна обо мне заботиться, а не я о ней. Прыгаю следом. Приказ на войне больше, чем приказ.
Выползаю на более просторное место. Впереди ругается Машка. Ей не по душе распоряжение Садовника. Предлагает немедленно вернуться, чтобы всей мощью секретного отдела “Пи” встать на защиту как самого Садовника, так и человечества в целом.
— Успеешь настреляться, Маша. Мы на перекрестке, и я в растерянности: куда бежать?
— К киоску, — А Машка все знает. Кто копал, тот и направление устанавливал. — Не отставай. Нам нужна подмога.
Моя напарница умеет работать не только кулаками. Понимает, что даже один прапорщик в поле не воин. Без должного подкрепления нам не справиться. К тому же неизвестно, сколько Охотников, каково вооружение? И польза от нас будет именно в отделе “Подозрительной информации”. Войну чаще всего побеждают аналитики.
Подземный ход заканчивается тупиком. Дальше дороги нет. Но и погони, слава богу, тоже не слышно. Временно. Рано или поздно Охотники догадаются обратить внимание на плакат. И тогда страшно представить, что будет с Баобабовой.
— За мной!
Напарница выдавливает головой доски, и мы оказываемся внутри киоска. Ставни закрыты, света нет. Продавщица где-то шляется. Машка ногой вышибает дверь, выглядывает в переулок.
— Вроде никого. Идем.
— Подожди. — Набиваю карманы шоколадками. У Машки, может, в косметичке и есть что на черный день, но не все же время на шее прапорщика сидеть.
Крадемся между мусорных баков. Спугиваем стайку диких котов, которые очень подозрительно косятся на живых людей. Особое внимание стаи привлекают мои тапочки. Кое-кто из мяукающего племени пытается наброситься на мою собственность с низменными инстинктами, и только некорректное вмешательство напарницы, у которой на ногах нормальные человеческие ботинки, заставляет хвостатых бандитов убраться с дороги.
Подкрадываемся к углу. Машка к правому, я к левому. Можно, конечно, и из-за одного угла выглядывать, но из-за двух безопасней. В целях конспирации маскируемся. Я под коробку из-под телевизора “Витязь”. Машка под коробку из-под холодильника “Стинол”.
Территория перед клиникой превращена в поле сражения. Многочисленные обезглавленные тела в лужах крови. Горящие машины, в окнах выбитые стекла. И еще раз для подчеркивания кровавой сцены — тела, тела, тела.
Мимо нас, ухая, пробегает хорошо вооруженный отряд из пяти морских пехотинцев. Пятнистая форма неизвестного образца. Бронежилеты не такие, конечно, модные, как у Машки. Оружия — по самые уши. И все пехотинцы какие-то угловатые, прилизанные.
Стинол перемещается поближе к Витязю, и я еле успеваю отклониться от лезвия Машкиного мачете. В прорезанную дыру выглядывает лицо напарницы.
— Лесик! — говорит Машка. — Я, кажется, знаю, отчего это все началось.