— Говори, дядя Саша. Нам положено все знать, — отвечает на претензии Машка, а сама все теснее к дяде Саше прижимается. Мне только непонятно, отчего у него дыхание задерживается. Вроде Машка не сильно и жмет.
— Что говорить-то? Или сама по магазинам не ходишь. В каждой сумке килограммов пятьдесят с гаком. Любой нормальный человек с первого удара отходит. А этого, который из телевизора, пятнадцать минут мочалили. И вот что молодцы, — дядя Саша забывает, что минуту назад хрипел, и говорит вполне сносно, — бабоньки-то наши за подмогой не побежали. Не запаниковали, попав в экстремальную ситуацию. Скрутили рученьки негоднику, закинули на пододеяльник, что в бельевом отделе изъяли, и притащили голубчика прямиком в отделение.
Мария Баобабова, женщина по половому признаку и прапорщик по призванию, получив все необходимые сведения, великодушно отпускает дядю Сашу.
— Лешка, а ведь можем, когда не из-под палки, а по нужде! — весело кричит она и, подхватив меня под мышки, кружит по угробовскому кабинету. Машка так радость свою выражает. А у меня после ее эмоций сильное головокружение и тошнота.
— Ведут, ведут… — шипит на нас хозяин кабинета.
Зачем шипеть, если сам вокруг нас, как пацан, прыгаешь?
— Не зарывайся, лейтенант, — предупреждает Угробов, читая мысли подчиненных и одновременно беря себя в руки. Сразу становится строгим и суровым. Такому оперу на дороге не встречайся, даже за неправильно пробитый талончик в автобусе к ответственности привлечет.
Строевым шагом заходит дядя Саша, четко выполняет команду “На месте!” и, продолжая маршировать, торжественно докладывает: “Военнопленный Охотник доставлен!” — и ручкой так в сторону дверей, чтобы всем, в том числе и нам с Машкой, было понятно, с какой стороны прибывает ловко схваченный “язык”.
Шестеро омоновцев втаскивают стул с привязанным к нему Охотником.
— Близко не подходите, плюется сильно, — объясняет один из омоновцев. — Или вообще кляп не вынимайте.
— Разберемся, — кивает Угробов, выкладывая пистолет на колени. — Станет сильно безобразничать, угомоним. Ну что, гад, довысовывался из монитора.
Охотник мычит, пытаясь прожевать кляп, но бесполезно. Омоновцы кляп из списанных дел крутили, а всем известно, что архивные дела, да еще из мелованной бумаги, черта с два сжуешь.
— Ну и рожа, — честно признается Машка, разглядывая пленника.
Я вынужден с ней согласиться. Внешность гражданина на стуле оставляет желать лучшего. Угловатые черты, мутные глаза, намек прически на квадратном черепе. С яркостью гражданин явно переборщил. Щеки как свеклой намалеваны, а в глазах столько голубого, что тошно становится.
Пока Угробов лично мучается с кляпом — омо-новцы на славу запихали, подсчитываю количество пальцев на руках пленника. Надо же! Пять, как и положено. И что интересно. Внешность, хоть и не человеческая, но на такого в толпе даже внимания не обратишь. Нарисовано старательно и с соблюдением пропорций. Пройдешь мимо, не повернешься. А то, что угловатый и прилизанный — мало ли какие проблемы у людей с лицом?
— Сколько таких вот гостей по улицам ходит, — отзываясь на мои мысли, тихо говорит Машка. — Рассматривают нас, любопытствуют, а потом, разнюхав слабые стороны, с оружием в нашу жизнь лезут.
Раздается звук, как будто пробка из бутылки шампанского выстрелила. Это капитан кляп вытащил.
Первым делом Охотник, как и предсказывали омоновцы, плюет. И не в капитана, гаденыш, а в меня. Но промахивается. Зато капитан не дремлет. Пистолет свой ко лбу Охотника приставляет и сообщает задержанному, что если у кого еще желание появится губой дернуть, то он, капитан Угробов, полномочный представитель человечества в отдельно взятом жилищном массиве, без всякого угрызения совести разрядит по мозгам всю обойму.
Охотник, хоть и не человек, но слово капитанское понимает. Мычит, соглашаясь на условия переговоров.
— Не переговоров, мразь, а натурального допроса, — распаляется капитан, у которого на баррикадах полегла половина личного состава. — Здесь я хозяин, а ты считай себя моей собственностью. И отвечать на вопросы будешь без запинки, четко и правдиво. Иначе…
Угробов стреляет в потолок. Сыплется штукатурка. Вбегают потревоженные омоновцы. Разбираются, что к чему. Убегают. Порядок восстановлен. Капитан Угробов, чуть подергивая щекой от волнения, прячет оружие от греха подальше. Встает перед стулом в позу ожидающего клева рыбака, возлагает тяжелую руку на плечо вздрогнувшего от такой ласки Охотника.
— Мы, люди, права военнопленных знаем и соблюдаем. Так что не дрейфь. Самосуда не учиним, но и Гаагскому трибуналу не выдадим. А про Швейцарию или там Англию даже не мечтай. Только через мой труп. Адвоката тебе тоже не положено. Защиту заслужить нужно. Вот если все чистосердечно расскажешь, обещаю эту… программу по защите прав свидетелей. Будешь в какой-нибудь глухой сибирской деревеньке заключенным кино показывать на сорокаградусном морозе. Понял, карикатура?
Охотник закатывает голубые глаза в район лба и выразительно мычит. Не понять капитана Угробова невозможно.
— Вот и ладно. Лейтенант, подойди поближе. Да не бойся, гражданин больше не буйный. Переводи, что он там бубнит. А то у меня после гранаты осколочной слегка перепонки ослаблены.
Занимаю место у уха Охотника. Вблизи оно похоже на обработанную тяжелым прессом морскую ракушку.
— Имя! Быстро! — гаркает Угробов.
— Пономарев! Алексей Пономарев!
— Да не твое, мать, лейтенант. Я гада спрашиваю виртуального.
Охотник еле шевелит челюстью, разжатой в свое время несъедобными архивными делами. Странным образом мычание складывается в моих мозгах В слова. Словно на черной доске проявляются белые буквы.
— Говорит, что не понимает, о чем вопрос, — с трудом перевожу я. — Думаю, что у представителей данного вида имен как таковых не имеется.
— Хрен с ним, с именем, — соглашается Угробов. — Я вот что хочу узнать. Сколько их из дыры вылезло, как их обратно запихать и на кой черт ему хочется в глухой сибирской деревеньке киномехаником работать? Я его лучше сейчас расстреляю, патронов не пожалею.
Пока Баобабова и подскочившие омоновцы во главе с дядей Сашей утихомиривают разбушевавшегося капитана, не могу оторвать глаз от Охотника. Может, мне показалось, но он только что заметил Машку и как-то странно оживился. Не встрепенулся, а именно оживился. Плечи расправил, взором блеснул, носом шмыгать перестал. Не обращая внимания на крики за спиной, допрашиваю Охотника самостоятельно, заглядывая в его черное нутро и сверяясь с полученными ранее показаниями. Кроме тех вопросов, которые задал Угробов, выясняю для себя много чего интересного. После чего прошу дядю Сашу спрятать захваченного в неравном бою “языка” с глаз долой.
— В обезьянник, — не задумываясь, отвечает завхоз. — По случаю внезапного нападения мы всех бичей амнистировали и на баррикады послали. По собственному их желанию послали. Кровью искупать прошлые проступки.