– Что?
– Ты в порядке? – ещё раз спросил Халед, тряся меня за одежду, пока я не взглянул ему в глаза.
– Да. Конечно.
Я сфокусировал взгляд на его лице, соображая сколько времени я просидел вот так, уставившись на мёртвую лошадь, держа руку на её разрезанном горле. Посмотрел на небо над головой. Приближалась ночь.
– Насколько велики потери?
– Мы потеряли одного человека, Маджида, из этих мест.
– Я видел. Он шёл как раз передо мной. Пули разрезали его как консервный нож банку. Проклятье, как быстро это случилось. Только что он был жив, и вдруг его спина буквально разверзлась, и он повалился, как срубленная марионетка. Наверно, он умер ещё до того, как его колени коснулись земли, настолько быстро всё произошло!
– Ты уверен, что с тобой всё в порядке? – спросил Халед, когда я замолчал, чтобы перевести дыхание.
– Конечно в порядке, чёрт меня побери! – огрызнулся я, и в этом вырвавшемся в сердцах восклицании явно прозвучал австралийский акцент.
Блеск глаз Халеда вызвал у меня новый приступ раздражения. Я почти кричал на него, но, увидев в его взгляде тепло и участие, рассмеялся. Он тоже облегчённо рассмеялся.
– И мне станет намного лучше, – продолжил я, – если ты перестанешь меня расспрашивать. Я просто… чересчур разговорчив… вот и всё. Дай мне прийти в себя. Господи! С одной стороны от меня только что убили человека, с другой – мою лошадь. Уж и не знаю, заколдовали меня или просто повезло…
– Тебе повезло, – поспешно ответил Халед серьёзным тоном, хотя глаза его смеялись. – Неприятная ситуация, но могло быть и хуже.
– Хуже?
– Они не использовали тяжелого оружия – миномётов, пулемётов. Если бы они у них были, то пустили бы их в ход, и было бы гораздо хуже. Скорее всего, это был небольшой патруль, возможно, не русские, а афганцы, стрелявшие, чтобы испытать нас, или просто наудачу. Так или иначе, три человека ранены, мы потеряли четырёх лошадей.
– Где раненые?
– Впереди, в ущелье. Не хочешь ли взглянуть на них вместе со мной?
– Конечно, конечно. Помоги мне разобраться со сбруей.
Мы выдернули седло и поводья из-под мёртвой лошади и торопливо направились к колонне, выстроившейся у входа в узкое ущелье. Раненые лежали под прикрытием склона горы. Рядом стоял Кадер, внимательно и хмуро глядя на плоскогорье за моей спиной. Ахмед Задех аккуратно, но поспешно снимал одежду с одного из раненых. Я взглянул на небо: темнело.
У одного была сломана рука: на него упала подстреленная лошадь – открытый перелом предплечья у запястья. Кость надо было вправлять – она выпирала под устрашающе неестественным углом, но кожа нигде не была прорвана. Когда Ахмед Задех снял рубашку со второго раненого, мы увидели, что в него попали дважды. Обе пули застряли в теле слишком глубоко, чтобы извлечь их без серьёзной хирургической операции. Одна попала в верхнюю часть груди, раздробив ключицу, другая засела в животе, оставив широкую и, несомненно, смертельную рану от бедра до бедра. Третий – крестьянин по имени Сиддики – получил тяжёлое ранение черепа. Лошадь сбросила его на скалы, и он ударился верхней частью головы, возле самой макушки. Рана кровоточила, на голове была хорошо заметная трещина. Мои пальцы скользнули по краю разлома кости, липкому от крови. Череп раскололся на три больших куска. Один из них держался настолько слабо, что я понимал: стоит мне немного потянуть, и он останется в моей руке. Единственное, что не давало черепу развалиться на части, – спутанные волосы Сиддики. У основания черепа, там, где голова соединяется с шеей, образовалась большая опухоль. Он был без сознания, и у меня возникло сильное сомнение, что он когда-нибудь откроет глаза снова.
Я ещё раз взглянул на небо. Дневной свет уходил, у меня почти не оставалось времени. Мне нужно было сделать выбор, принять решение: помочь одному человеку выжить, позволив умереть другому. Я не был врачом и никогда раньше не попадал под обстрел. Но эта работа досталась мне, наверно, потому, что я знал немного больше, чем остальные, и хотел сделать её. Было холодно, я сильно замёрз. Стоя на коленях в липкой вязкой крови, я ощущал, как она пропитывает мои брюки. Когда я поднял глаза, чтобы взглянуть на Кадера, он кивнул, словно читая мои мысли. Испытывая тошноту от страха и чувства вины, я накрыл Сиддики одеялом, чтобы он не мёрз, и подошёл к человеку со сломанной рукой.
Рядом со мной Халед раскинул обширную походную аптечку. Я бросил на землю, к ногам Ахмеда Задеха флакон с антибиотиком, антисептический раствор, бинты и ножницы, отдал короткие распоряжения как очищать и перевязывать раны, и пока Ахмед занялся пулевыми ранениями, переключил всё своё внимание на сломанную руку. Человек что-то возбуждённо говорил. Его лицо было мне хорошо знакомо: он обладал особым талантом собирать в стадо непослушных коз, и я часто видел, как эти импульсивные создания без всякого понукания бродят за ним по нашему лагерю.
– Что он сказал? Я не понял.
– Он спросил, будет ли рука болеть, – пробормотал Халед, стараясь сохранить ободряюще нейтральное выражение на лице и спокойствие в голосе.
– Однажды и со мной случилось нечто похожее, – так что мне хорошо известно, как она болит. А болит она, братец, так сильно, что лучше убрать его оружие подальше.
– Понятно, – сказал Халед, – чтоб тебя…
Он широко улыбнулся и, опустившись на землю рядом с раненым, деликатно высвободил автомат Калашникова из его рук, а потом убрал его подальше. Стало совсем темно, и тогда пятеро друзей раненого прижали его к земле, а я дёргал и выкручивал его раздробленную руку до тех пор, пока она не стала походить на прямую, здоровую конечность, которой некогда была, но никогда уже больше не будет.
– И-и Аллах! И-и Аллах! – выкрикивал он снова и снова сквозь стиснутые зубы.
Когда сломанное место было зафиксировано жёсткими пластиковыми шинами и забинтовано, когда мы слегка залатали пулевые раны другого моджахеда, я поспешно обмотал бинтом голову так и не пришедшего в себя Сиддики, и мы, не мешкая, вошли в узкое ущелье. Груз был распределён между всеми уцелевшими лошадьми. Человек с пулевыми ранениями ехал верхом, поддерживаемый друзьями с обеих сторон. Сиддики был привязан ремнями к одной из вьючных лошадей, так же, как и тело Маджида, убитого при нападении. Остальные шли пешком.
Подъём был крутым, но коротким. Тяжело дыша в разреженном воздухе и дрожа от холода, пронизывающего до самых костей, я вместе с остальными толкал и тащил упирающихся лошадей. Никто ни разу не пожаловался, не проронил ни слова недовольства. Один из подъёмов оказался необычайно крутым и я, наконец, остановился, хватая ртом воздух, чтобы немного передохнуть. Двое мужчин впереди меня обернулись и, увидев, что я остановился, соскользнули вниз по тропе ко мне, теряя драгоценные, уже завоёванные метры. Широко улыбаясь и ободряюще хлопая меня по плечу, они помогли затащить лошадь на склон, а потом побежали помогать тем, кто ушёл вперёд.