Второй вор смотрел то на девушку, то на мальчика, затем, взглянув на умирающего товарища, без дальнейших колебаний развернулся и бросился в лес.
Алина просто не верила своим глазам. Они напугали его. Невероятно!
Она перевела взгляд на толстяка. Он лежал на спине; кишки вывалились из разверстой раны. Его глаза широко раскрылись; лицо исказила гримаса боли и страха.
Защитив себя и своего брата от этих ужасных разбойников, Алина не почувствовала ни облегчения, ни гордости: слишком уж велико было ее отвращение и омерзение от этого зрелища.
Ричард же подобных чувств не испытывал.
— Ты его зарезала, Алли! — воскликнул он голосом, в котором слышались одновременно и восторг и истерика. — Ты расправилась с ними!
Алина взглянула на брата. Должно же это хоть чему-то его научить!
— Убей его, — проговорила она.
Ричард вытаращился на сестру.
— Что?!
— Убей его, — повторила девушка, — ну хотя бы из милосердия. Прикончи же его!
— А почему я?
— Потому что ты ведешь себя как мальчишка, а мне нужен мужчина, — резко сказала она. — Потому что со своим мечом ты только в войну можешь играть. Надо же когда-то начать. Ну, чего ты боишься? Он все равно умирает и не может сопротивляться. Да пусти же в дело свой меч. Потренируйся. Убей его!
Ричард растерянно держал меч обеими руками.
— Как?
Разбойник снова застонал.
— Не знаю как! — вспылила Алина. — Отруби голову или проткни сердце! Как-нибудь! Только сделай так, чтобы он заткнулся!
Ричард поднял было меч, но тут же в нерешительности опустил.
— Клянусь всеми святыми, — твердо сказала Алина, — если ты не сделаешь этого, я уйду от тебя. Однажды ночью встану и уйду, а когда утром ты проснешься, то меня уже не будет рядом, и ты останешься один. Ну же, убей его!
Ричард вновь поднял меч. Но тут умирающий замолчал и попытался встать. Перевалившись на бок, он приподнялся на локте. Ричард издал вопль, похожий не то на крик страха, не то на боевой клич, и изо всех сил опустил меч на незащищенную шею разбойника. Оружие было тяжелым, лезвие острым, и удар разрубил толстую шею больше чем наполовину. Фонтаном брызнула кровь, и голова как-то нелепо склонилась набок. Изуродованное тело распростерлось на холодной земле.
Брат и сестра вытаращились на него. В зимнем воздухе от горячей крови поднимался пар. Оба были ошеломлены содеянным. Алина вдруг почувствовала, что не в силах больше здесь оставаться. Она бросилась прочь. Ричард — за ней.
Когда уже не осталось сил бежать, она наконец остановилась и только тут поняла, что рыдает. Не стесняясь своих слез, она медленно побрела вдоль дороги. Впрочем, Ричарда ее слезы мало трогали.
Постепенно Алина успокоилась. Деревянные башмаки натирали ноги, и, сняв их, она пошла босиком. До Винчестера уже рукой подать.
— Ну и дураки же мы, — немного погодя подал голос Ричард.
— Почему?
— Да тот мужик… Мы так и оставили его там… Надо же было снять с него сапоги.
Алина остановилась и, шокированная, уставилась на брата.
Обернувшись, он посмотрел на нее ясными глазами и, издав смешок, спокойно сказал:
— А что в этом такого?
В вечерних сумерках, входя в Западные ворота Винчестера, Алина вновь обрела надежду. В лесу она постоянно боялась, что ее убьют и никто об этом даже не узнает, сейчас же она возвращалась к цивилизации. Конечно, и в городе было полно воров и головорезов, но среди бела дня они не могли безнаказанно совершать свои преступления. Здесь действовали законы, и тех, кто их нарушал, либо изгоняли, либо подвергали пыткам, либо вешали.
Она вспомнила, как всего год назад они с отцом ехали верхом по Хай-стрит; он сидел на горячем гнедом жеребце, а она — на великолепной серой лошадке. Когда они скакали по широким улицам, люди сторонились, уступая им дорогу. В Винчестере у них был собственный дом с восемью или десятью слугами. К приезду хозяев этот дом прибирали, стелили на пол свежее сено и разводили огонь в очагах. Живя в городе, Алина всегда носила красивые одежды: дорогое белье, шелка и мягкие шерстяные ткани, выкрашенные в яркие цвета, сапожки и пояса из телячьей кожи, разукрашенные каменьями броши и браслеты. В ее обязанности входило следить, чтобы любому, кто пожалует в гости к графу, был оказан радушный прием: мясо и вино для богачей, хлеб и эль для бедных, а для тех и для других — улыбка и теплое местечко у огня. Гостеприимству отец придавал большое значение, хотя оно давалось ему нелегко — люди находили его холодным, замкнутым и чересчур властным. Алина восполняла эти недостатки.
Все уважали ее отца, и даже могущественнейшие особы обращались к нему за советом — и епископ, и приор, и шериф, и лорд-канцлер, и дворяне. Интересно, многие ли из них узнали бы меня теперь, босиком шлепающую по грязи все той же Хай-стрит, подумала Алина. Однако эта мысль не убавила ее оптимизма. Самое главное — она больше уже не чувствовала себя жертвой. Она вернулась в мир, где царили закон и порядок, что давало ей шанс вновь стать хозяйкой своей судьбы.
Они прошли мимо их дома. Он был пуст и наглухо закрыт: видно, Хамлеи еще не вступили во владение им. Алину так и подмывало войти внутрь. Это же мой дом, убеждала она себя конечно понимая, что это не так. Мысль провести там ночь напомнила о том, как она жила в замке, закрыв глаза на правду жизни. Твердым шагом Алина пошла дальше.
Город был хорош еще и тем, что в нем располагался монастырь, и монахи никогда не отказывали нуждающимся в ночлеге. Это значило, что сегодня они с Ричардом будут спать под крышей, в тепле и безопасности.
Отыскав собор, Алина вошла на территорию монастыря. Двое стоявших возле стола монахов отпускали грубый хлеб и пиво сотне, а то и поболее, страждущих. Прежде Алине и в голову не приходило, что здесь может оказаться так много людей, просящих у монахов милостыни и приюта. Она и Ричард встали в очередь. «Поразительно, — изумилась девушка, — как это люди, которые в обычной обстановке стали бы толкаться и отпихивать друг друга, лишь бы хапнуть бесплатной еды, спокойно стоят в этой очереди только потому, что так велел им монах».
Наконец они получили свой ужин и понесли его в дом для приезжих. Это было большое деревянное здание, смахивавшее на огромный сарай. Мебели внутри не было; несколько тусклых свечей освещали помещение; от набившегося народа воздух был спертым. Алина и Ричард уселись на земляном полу, покрытом не слишком свежим сеном, и принялись за еду. Алина подумывала, не стоит ли признаться монахам, кем она была на самом деле. Может быть, приор вспомнит ее. В таком большом монастыре наверняка должен быть еще один дом для приезжих, предназначенный для благородных посетителей. Но она выбросила из головы эту мысль, возможно, из боязни быть с презрением отвергнутой, а кроме того, она чувствовала, что, поступив так, снова попадет в чужую зависимость; и хотя нет причины опасаться приора, тем не менее она предпочла остаться инкогнито и никем не замеченной. Остальные постояльцы были главным образом паломники, да еще несколько ремесленников — о чем можно было догадаться по их инструментам — и бродячих торговцев, которые ходят от деревни к деревне, продавая то, что крестьяне не могут сделать сами: булавки, ножи, котелки специи. Некоторые были с женами и детьми. Малыши ужасно шумели, носились вокруг, дрались и валялись по полу. То и дело кто-нибудь из них врезался в какого-нибудь взрослого, получал затрещину и, конечно, пускал слезу. Многие дети не были приучены к жизни в нормальном доме, и Алина несколько раз видела, как малыши мочились прямо на покрытый сеном пол. Подобные вещи, возможно, не так уж и существенны в жилищах, где люди спали вместе со скотиной, однако в битком набитом помещении это было недопустимо. Ведь им же самим придется спать на этом сене, с отвращением подумала девушка.