Ее начало преследовать чувство, что все эти люди смотрят на нее, будто знают, что совсем недавно она лишилась девственности. Глупо, конечно, но это чувство не проходило. Она украдкой проверила, нет ли у нее кровотечения. Все в порядке. Но каждый раз, обернувшись, она ловила на себе чей-нибудь тяжелый, наглый взгляд. Увидя, что она оглянулась, люди обычно отводили глаза, однако буквально через минуту кто-нибудь другой начинал пялиться на нее. Она твердила себе, что все это пустое, что они вовсе не смотрят именно на нее, а просто из любопытства глазеют по сторонам. И все равно нечего пялиться: она ничем от них не отличается — такая же чумазая, оборванная и усталая. Но чувство неловкости ее не покидало, и, сама того не желая, она стала злиться. Сидевший неподалеку в окружении многочисленного семейства паломник то и дело пытался заглянуть ей в глаза. В конце концов она потеряла терпение и закричала:
— Ну чего глаза выпучил? Хватит на меня зыркать!
Он смутился и, ничего не ответив, отвернулся.
— Ты чего завелась, Алли? — спокойно спросил Ричард.
Раздраженная Алина велела брату заткнуться, что он и сделал.
* * *
Вскоре после ужина пришли монахи и унесли свечи. Они одобряли, когда люди ложились спать рано, ибо это уберегало простолюдинов от посещения пивных и публичных домов города, а утром это помогало монахам побыстрее выпроводить своих постояльцев. Когда свечи погасли, несколько одиноких мужчин, пробравшись к выходу, вышли на улицу и, очевидно, направились в злачные места, однако большинство улеглись на полу и поплотнее завернулись в свои плащи.
Прошло уже много лет с тех пор, как Алина в последний раз так спала. Маленькой девочкой она всегда завидовала тем, кто ночевал в большом зале их дворца, прижавшись друг к другу возле остывающего очага, где было дымно и пахло едой, где лежали сторожившие своих хозяев собаки: там витал дух какого-то единения, который отсутствовал в просторных пустых покоях графской семьи. В те дни она порой выпрыгивала из своей кроватки и на цыпочках пробиралась вниз, чтобы поспать рядом с любимыми слугами — прачкой Мэдж или старым Джоаном.
Вдыхая запахи своего детства, она провалилась в сон, в котором, словно живая, ей явилась мать. Алина плохо помнила, как выглядела ее мама, но сейчас, к своему удивлению, она ясно, в мельчайших подробностях, видела это родное лицо: его тонкие черты, робкую улыбку, неясный овал и тревогу в глазах. Ей снилось, как мама подходит, стараясь держаться поближе к стене, слышался ее голос — неожиданно богатое контральто, — всегда готовый запеть или рассмеяться, но боящийся сделать это. Во сне Алине было понятно то, чего наяву она никогда не понимала: отец так запугал маму, так подавил в ней способность радоваться, что она завяла и умерла, как цветок в безводной пустыне. Все эти картины пришли в сознание Алины как нечто очень знакомое, нечто давно известное. Однако поражало то, что она видела во сне и себя, да еще беременную, чему мама, казалось, была рада. Они вместе находились в какой-то спальне, и у Алины был такой большой живот, что ей приходилось сидеть, слегка раздвинув ноги, скрестив руки над своей выпирающей утробой, — в старой как мир позе будущей матери. Затем с длинным кинжалом в руке в комнату ворвался Уильям Хамлей, и Алине стало ясно, что он собирается пырнуть ее в живот точно так же, как она зарезала толстяка-разбойника в лесу. От страха бедняжка так громко закричала, что проснулась и села в темноте, но тут же поняла, что Уильяма там не было и в помине, да и сама она вовсе не кричала — ей все приснилось.
Она снова легла, терзаемая вопросом: уж не беременна ли она на самом деле? Эта мысль вселяла в нее неописуемый ужас. Родить ребенка от Уильяма Хамлея — какая мерзость! А может, даже и не от него, а от его слуги! Она так и не узнает наверняка. Как сможет она любить такого ребенка? Он будет постоянно напоминать ей о той кошмарной ночи. Алина поклялась себе держать в тайне свою беременность, а как только младенец родится, оставить его умирать где-нибудь на холоде, как это обычно делали крестьяне, в семьях которых было слишком много детей.
Утвердившись в принятом решении, она снова провалилась в сон. Едва забрезжил рассвет, монахи принесли завтрак. От шума она проснулась. В отличие от Алины, которая так намучилась, большинство постояльцев уже встали.
На завтрак была горячая овсяная каша с солью. Алина и Ричард ели с жадностью, жалея лишь о том, что к ней не дали хлеба. Между тем девушка обдумывала, что скажет королю Стефану. Она была уверена: он просто позабыл, что у графа Бартоломео осталось двое детей. Как только они напомнят ему об этом, он тут же поспешит назначить им довольствие.
Однако в том случае, если его придется уговаривать, ей надо иметь наготове несколько фраз. Алина решила, что не станет настаивать на том, что ее отец невиновен, ибо это могло быть истолковано как то, что суд короля был неправедным. Не станет она возражать и против жалования Перси Хамлею графского титула. Важные персоны не любят, когда обсуждаются уже принятые ими решения. «К добру ли, к худу ли, а дело сделано», — говаривал ее отец. Нет, она просто объяснит, что они с братом ни в чем не виноваты, и попросит короля выделить какое-нибудь рыцарское поместье, с тем чтобы они имели возможность скромно существовать, а Ричард мог готовиться стать через несколько лет одним из королевских воинов. Небольшое имение позволит ей позаботиться об отце, когда король соизволит освободить его из тюрьмы, — ведь он больше не представляет опасности, ибо у него нет ни титула, ни сторонников, ни денег. Она также напомнит Стефану, что отец верой и правдой служил его дядюшке, старому королю Генриху. Ей не следует быть настырной, а надо излагать свои мысли смиренно, ясно и просто.
После завтрака Алина спросила монаха, где она могла бы умыться. Физиономия у него вытянулась; очевидно, подобная просьба считалась здесь весьма странной. Но чистота была в чести у монахов, и он проводил ее к открытому водоводу, по которому в монастырь текла чистая холодная вода, предупредив, однако, чтобы она не мылась, как он выразился, «неприлично», ибо в любой момент ее мог случайно увидеть кто-нибудь из братьев, а созерцание сего оскверняет душу. Много хорошего делали монахи, но их взгляды порой вызывали раздражение.
Смыв со своих лиц дорожную пыль, Алина и Ричард покинули монастырь и вверх по Хай-стрит направились к замку, который стоял неподалеку от Западных ворот. Алина специально решила прийти туда пораньше в надежде расположить к себе или очаровать того, кто распоряжался пропуском просителей, дабы быть уверенной, что о ней не забудут, когда начнут съезжаться многочисленные важные особы. Но в стенах замка царила даже более спокойная атмосфера, чем она ожидала. Да был ли вообще здесь король, коли собралось такое ничтожное количество просителей? А когда он мог прибыть, Алина не знала и лишь подумала, что во время Великого поста король, как правило, был в Винчестере, но, живя в замке без священника, только с Ричардом и Мэттью, она потеряла счет дням и теперь понятия не имела, далеко ли еще до Пасхи.
У подножия ведущей во дворец лестницы стоял дородный седобородый стражник. Алина намеревалась было пройти мимо него, как она это делала, когда приезжала сюда с отцом, но стражник опустил копье и преградил ей путь.