Он шел все тем же быстрым шагом, а ее тащил как вцепившегося в медведя щенка. В голос вернулась насмешка:
— Это те, где две сотни коней, меньше сотни баб... ох и запах от них!.. и еще зачем-то десятка два волов?..
Она уперлась обеими ногами, остановила, но не знала, что сказать, смотрела выпученными глазами.
— Да, — призналась, совсем сбитая с толку, — но это только передовой отряд. А на волах привезли шатры. Возглавляет сама царица Медея, а от нее пощады не жди. Ты умрешь медленно и страшно. Она мужчин не любит.
Он пристально смотрел в ее лицо, где как в бегущей воде ежесекундно менялись выражения.
— Зачем говоришь это мне?
— Не знаю... Наверное, хочу просто узнать больше о таких странных людях. А ты, похоже, расскажешь больше, если тебя накормить и напоить.
— И почесать, — добавил он серьезно.
— И почесать, — согласилась она, не замечая невеселой насмешки, — чем под самыми страшными пытками.
Он несколько мгновений испытующе смотрел ей в глаза. Мара на этот раз смотрела открыто, и, странное дело, внезапно захотелось, чтобы этот грубый зверь взял ее огромными лапами с двух сторон за пояс чуть повыше бедер... а то и за бедра, притянул к себе, прижал к грубому и дурно пахнущему телу подлого и лживого мужика. А она, всегда умеющая за себя постоять, на какие-то сладостные мгновения ощутит себя слабой и беспомощной, о которой заботится и защищает более сильный и надежный...
Она с усилием стряхнула странное наваждение:
— Ты зайдешь в наш стан? Тогда я пойду впереди, предупрежу. Иначе тебя изрешетят стрелами раньше, чем ты как дикий кабан вылезешь, ломая кусты.
Мрак пожал плечами:
— А почему нет?.. Две сотни коней, сотня баб да десяток волов... Почему не зайти?
Она стиснула зубы, напоминая себе люто, что мужчин надо воспринимать такими, какие есть. Их не переделаешь, разве что убивать, а раз этого убивать пока... не задумано, то надо соглашаться или поворачиваться и уходить.
— Тогда иди прямо, — велела она, снова становясь надменной и не терпящей возражения, — никуда не сворачивай. А я вернусь к коню, поскачу по опушке. Это малая дуга, я подготовлю царицу Медею.
Когда ее тонкая фигурка исчезла за деревьями, Мрак грянулся о мягкий мох, больно укололся о сучок, поднялся волком. Уже привычно сложил нехитрое имущество на портки, завязал в тугой узел, запихнул обратно палицу, что норовила вывалиться. Ноздри ловили густые струи воздуха, в которых различались запахи всех коней, и сейчас он мог не только пересчитать, но и рассказать, сколько в табуне кобыл, указать на двух жеребых...
Все-таки лес, а деревья, хоть и мелкие, все же деревья, а не груды камней или голая равнина степи. И здесь чувствует себя лучше, чем рыба в воде.
Кони и поляницы были по ту сторону стены могучих деревьев. Такие вырастают на опушке, защищая остальной лес от натиска знойной степи, огромных стад туров, но Мрак в красочном запахе видел коней и людей так же четко, словно уже стоял в поле.
Он выронил узел, оборотился, оделся, постоял малость, привыкая к облику слабого в одном, сильного в другом человека. Затем медленно двинулся через кусты, пока не вышел на опушку.
Полуобнаженные женщины рубили молодые деревца, ставили под сенью огромных ветвей шатры, стаскивали сухие ветки и бревна в кучи, утаптывали места для костров, спешно снимали с заводных коней закопченные котлы.
По всему было видно, что поляницы только что переправились через реку. Коней небольшими группками развели к наспех устроенным коновязям, к мордам подвязали мешки с овсом. Кони жевали, монотонно вздергивая мордами, подбрасывали остатки овса.
Он вышел из-за деревьев и открыто пошел в полевой стан. Поляницы заметили не сразу, слишком заняты работой, затем с яростными криками — все же бабы, отметил Мрак — ринулись наперерез. Лица яростные, перекошенные. Каждая хватала нож, топор или дротик.
Он развел руками, показывая, что в ладонях ничего нет:
— Я к Медее!
Женщины окружали его по широкой дуге. Хищные, злые, а выглядеть старались еще злее. Их лица и тела были разрисованы краской. Узоры жуткие, пугающие, со змеями и пауками, но только больно умный волхв не заметит их сильных женских тел, широких бедер, оттопыренных ягодиц, а станет рассматривать голографию, то-исть, рисование по голому.
Одна потребовала хмурым сорванным голосом:
— А кто сказал, что ты нужен Медее?
— Я сказал, — ответил Мрак сочувствующе, понимал как женщина напускает на себя страшный вид, чтобы не показать как ей боязно самой. — Останови меня, и услышишь, что она тебе скажет.
В окружении острых копий он двинулся к самому большому шатру. Одна поляница скользнула вовнутрь, послышались приглушенные разговоры. Волчьи уши сейчас бы, подумал Мрак досадливо.
Полог распахнулся, его придерживала поляница. Медея вышла, и взгляд, которым окинула лохматого мужчину, не обещал ничего, кроме быстрой смерти. Она была все в том же наряде: вязаном свитере под самое горло, широкой юбке с золотыми бляхами, это было царственно и походно одновременно, и Мрак пожалел, что царица не в одеянии обычной поляницы. Грудь ее оставалась высока, сама Медея ослепляла белой как снег нежной кожей, и Мрак боялся представить ее в звериной шкуре с выпущенной на свободу левой грудью.
Похоже, что-то отразилось в его лице. Медея холодным голосом бросила:
— Говори быстро. Если потревожил меня зря — умрешь здесь же.
Она кивнула женщинам. Острия копий больно уперлись Мраку под ребра. Одно сзади кольнуло под левую лопатку. Он покачал головой, здесь женщины еще злее, чем в замке. Они всегда злее и наглее, когда сбиваются в кучи, это по одиночке овечки...
Стараясь не делать резких движений, он выудил из сумы скрыньку на цепочке, буркнул небрежно:
— Грубая ты, Медея. Я всего лишь проходил мимо. Дай, думаю, зайду... Вдруг это ты обронила.
Ее рука жадно выхватила крохотную скрыньку. Расширенными глазами смотрела, щупала, гладила кончиками пальцев. Мрак видел как борется с желанием открыть, взглянуть что внутри, не украдено ли ее сокровище. Потом ее взгляд обратился к Мраку. Он увидел как медленно меняется ее взгляд от ликующего к подозрительному.
Не ты ли, сказали ее глаза, и срезал с моей шеи? Мрак смотрел честными наглыми глазами. Мол, скрынька же у тебя, что старое ворошить и докапываться? Ежели во всем копаться, то столько грязи и дерьма нароешь, что и жить в нем не захочешь. Ведь выкопанное дерьмо обладает таким волшебным свойством, что закопать его трудно, а забыть и вовсе нельзя.