Голос прервал:
— А что у вас там за странный свет? Это не за этой штукой ходил красноголовый? Тогда твои дела плохи.
— Почему?
Голос хмыкнул:
— Он стер с лица земли Автанбора только за то, что тот его за глаза назвал болваном. А Грибоеда уничтожил вообще просто так... Если же ты его обидела хоть взглядом, он придет. И спросит за все.
От дальней стороны донесся голос Сосику:
— Кажется, только я его ничем не обидел. Только учил... Но Беркут прав, нам нужно подумать над этим сообща.
С правой стены донесся недовольный голос колдуна-воина:
— Разве я такое сказал?
— Подумал, — спокойно констатировал Сосику. — И явился только потому. Страшно, да? Еще бы... В наш размеренный и понятный мир явился этот... Но раз в тысячу лет земля рождает нечто невообразимое. Однако как бы кто ни был силен, великий Род всегда оставляет щель, через которую проникнет либо лезвие ножа, либо колдовство, либо яд... А этот красноголовый всего лишь силен. Но он прост, как дрозд, не умеет защищаться, почти не знает магии, если не считать двух-трех заклинаний...
Светлое пятно на миг померкло, словно в своих неприступных горах Беркут собирался с силами, потом оттуда донесся его рык:
— Двух-трех? Он ими рушит горы!
— Но не сдвинет пера, — парировал Сосику. — Он был у меня учеником, я знаю. Правда, не знал, что горы... Тогда он единственный, кто не бахвалился. И что ты предлагаешь?
Беркут поколебался, проворчал с неудовольстви-ем:
— Если ты все знаешь, вот и предложи. Одно вижу: никому с ним не совладать в одиночку.
Сосику сказал терпеливо:
— Это верно, хотя и странно от тебя услышать что-то верное. Во-первых, сообща мы можем придумать что-то, а во-вторых... если нас соберется трое-четверо, то даже его мощь окажется бессильной. Мы сами не сможем рушить горы, но и ему не дадим.
На стене пятно расширилось, лицо Беркута выдвинулось как барельеф, глаза выпуклые, а толстые губы задвигались как мельничьи жернова:
— Тогда предлагаю...
— Нет, — прервал Сосику неожиданно властно. — Это не пойдет.
— Ну, тогда...
— И это ошибочно.
— А если... — начал Беркут раздраженно.
Сосику кивнул:
— А вот это можно... Хакама, нам всем лучше собраться в твоей башне. По крайней мере, не предашь и не убьешь... ибо тебе этот варвар страшнее, чем любому из нас. К тому же ты — единственная женщина из могучих магов, а к женщине как-то меньше вражды. Не у него, у нас. Сюда может даже прибыть сам Ковакко, хотя он не покидал своих болот уже лет сто.
Она поморщилась:
— От него пахнет дохлыми лягушками!
— Да, но он знает глубинную магию, в которой несведущ даже я. Конечно, я знаю другую, более сильную, но вдруг именно глубинной можно остановить этого варвара?
Звезды в самом деле сошлись необычно. Впервые в башне Хакамы в стене свет разросся, там трепетало зеленое пламя, предвещая проход другого колдуна через магические двери. Хакама, бледная и натянутая, как тетива на луке, едва сдерживалась, чтобы не за-крыть эту опасную дверь, откуда может полыхнуть пламя звездного огня или синего болотного глаза, против которых у нее защиты нет. Можно еще за-крыть дверь в тот миг, когда колдун перенесет одну ногу через зеленый порог, и тогда вторая половинка останется истекать кровью за тридевять земель в его вонючем лесу...
Единственное, что удерживало, это тот страх, который заставлял могучего Беркута довериться ей, которой, как все знали, доверять нельзя. Как и другим чародеям. Это простые люди не в счет, их как листьев в лесу, да они и сами свои жизни не ценят, а колдуны всегда оберегают себя как от мечей и стрел, как от ядов и падающих деревьев, так и от незримого, но еще более опасного колдовства проклятых завистников.
Если же Беркут решился прийти, то там, в его лесах, он видел судьбу еще ужаснее, чем смерть от ее руки.
Зеленый свет затрепетал, по ту сторону обозначилось смутное пятно, медленно выступила человеческая фигура, начала наливаться светом, тщедушная и сгорбленная, из зеленого круга выступила корявая клюка, затем выдвинулся Сосику, бледный и хватающий ртом воздух.
Увидев Хакаму, вымученно улыбнулся:
— Второго такого перехода уже не пережить.
Ее глаза не отрывались от свитков под его правой рукой. На миг мелькнуло страстное желание убить старика сразу, ведь свитки уже в ее башне, а с записями разберется, это просто, зато и Жемчужина останется в ее руках...
В зеленом овале смутно проступила еще фигура, на этот раз крупная, с квадратными плечами. Волосы на огромной голове вздыблены, зеленый свет сразу начал дрожать и прогибаться, тот неведомый уже ломился нетерпеливо, явно Беркут, кто же еще...
Хакама светло улыбнулась старому мудрецу:
— Все. Мне все понятно. Жемчужина твоя.
Он жадно смотрел, как она откинула крышку ларца. Оттуда блеснул голубоватый свет, заиграл на потолке лиловыми и оранжевыми бликами. Она медленно погрузила пальцы в ларец, свет померк, в нем появились розовые и пурпурные тона, когда проникал сквозь тонкую кожу.
Когда она протянула ладони, а в них играла всеми цветами Жемчужина, Сосику не вытерпел:
— Ты знаешь, что эта Жемчужина может дать жизнь, равную жизни самых долгоживущих деревьев!
Она кивнула:
— Знаю.
— И почему ж ты...
Ее ясные глаза смотрели чисто и честно.
— Сейчас меня больше волнуют таблицы, ибо с ними я смогу видеть судьбы людей, влиять на них. А это власть, абсолютная власть!.. А жизнь... Мне даже до старости далеко, а уж до смерти... С такой властью я что-то смогу и без Жемчужины. А то и больше. И жизнь могу добыть долгую, очень долгую... У меня еще есть время.
Он кивнул, уже спокойно принял Жемчужину. Голос его был невеселым:
— Ты права. У тебя еще все впереди. Но когда вот так, как я, когда одной ногой в могиле, надо торопиться...
В тот миг, когда Беркут прорвал паутину зеленого огня и грузно ввалился, Сосику уже тщательно упрятал в заготовленный ящик драгоценную Жемчужину, а Хакама, загадочно улыбаясь, раздвинула стену, оттуда появились когтистые лапы, драгоценные свитки ушли с ними в темноту.
Беркут, слишком взволнованный переходом, буркнул что-то вроде приветствия, остановился в углу, словно оберегал от ударов спину. Хакама и Сосику обменялись взглядами, Хакама сказала сладким голосом: