Ему показалось, что он произнес ее имя, хотя на самом деле это был вздох, а не слово. Но его оказалось достаточно – Татьяна вздрогнула, словно сбрасывая морок, и в следующую секунду вывернулась из-под его руки, отскочила в сторону, сверкнула глазами:
– Убирайся. Пошел вон!
– Стой...
– Уходи! Ненавижу тебя, понял?! Ненавижу!
Данилу снова обожгло, но на этот раз по-другому – как будто прижали кусочки льда к щекам и по коже потекли холодные струйки. Он тряхнул головой и вновь стал тем человеком, которым привык себя считать: никогда не теряющим голову, тщательно скрывающим кипящие внутри ярость и желание.
– Что, кричать будешь? Да? А если я от тебя прямиком к рыбаку пойду и поговорю с ним о том, что он может на острове найти?
– Нет!...
– Да! Да, красавица моя! Стоит ли кричать, подумай?
Скривив губы в попытке усмешки, он сделал к ней шаг, обхватил ладонью затылок, наклонился и прижался губами к ее губам с такой силой, что она застонала. Он целовал ее, контролируя каждое свое движение, не позволяя себе провалиться в пропасть, которая была совсем рядом, в одном шаге, в одном ее вздохе, насильно заставляя себя прислушиваться к комариному звону, который цеплял его за реальность, держал звонким крючочком. Под волосами на затылке у нее было жарко, и чтобы рука не соскользнула ниже, на тонкую длинную шею, Прохоров сжал пальцы, поймал текучую скользкую волну, и оттянул руку назад, отрывая то ли ее от себя, то ли себя от нее.
– Отпусти... – сквозь зубы выговорила она, не морщась от боли, хотя он знал, что ей больно – волосы он натягивал сильно. – Отпусти меня!
На щеках у нее расцвели два ярких пятна, видимых даже в темноте, и Данила едва удержался, чтобы не поцеловать ее насильно снова. Но делать этого было нельзя. На сей раз он целиком себя контролировал и знал, что сделал то, что сделал, лишь затем, чтобы она не забывала, кто хозяин положения. Хозяином был он, Данила Прохоров. И только он!
Данила удовлетворенно разжал пальцы, и на губах его заиграла усмешка.
– Вот хорошая девочка, – похвалил он, сам чувствуя хрипотцу в своем голосе. – Значит, никому не говорила об острове? Ну и умница.
Он облизнул губы и вышел, окунувшись в вечернюю прохладу, словно в воду. Постоял пару секунд на крыльце, приводя мысли и чувства в порядок, и исчез в темноте.
Ресторан находился на крыше, под стеклянной полусферой, отмытой до такого состояния, когда стекло кажется пленкой толщиной не больше миллиметра. Столики здесь тоже были стеклянные, и Кириллу это всегда казалось нелепым, как и обязательный еженедельный журнал на английском, положенный в кармашек каждого стула. Журналов на русском в ресторане не было: администрация считала, что таким образом ненавязчиво льстит своим клиентам.
Кирилл Кручинин по-английски говорил на уровне пятиклассника, а если бы и нормально говорил, то последнее, что захотелось бы ему делать во время обеда, – это читать иностранную прессу. Он и российскую не уважал, а слово «журналист» считал ругательным.
Однако именно это слово уже несколько раз произнес человек, сидевший напротив него – сухопарый лысеющий мужчина лет пятидесяти пяти с ничем не примечательным лицом, производящий, однако, впечатление основательности и респектабельности.
– Все про кризис талдычат, – в сердцах произнес он, продолжая начатый разговор о вреде журналистов, – нагнетают обстановку, создают панику... Что поразительно в этой стране, Кирилл, – ведь все, все без исключения готовы рубить сук, на котором сидят! Вот что меня поражает. И нет бы по глупости, поскольку не видят дальше собственного носа... Так ведь нет, видят! Видят! Но сиюминутная жадность всегда сильнее. И с писаками то же самое: лишь бы выдать сенсацию, а уж как люди на твой материал отреагируют, что за этим последует – дело десятое. Помяни мое слово, Кирилл: когда строчащие гамадрилы начнут один за другим терять работу, некоторые из них – те, что поумнее, – вспомнят, что сами приложили руку к тому, чтобы это случилось.
– А вы не преувеличиваете, Николай Аристархович? – Кирилл обращался к собеседнику на «вы», зная, что тот не любит фамильярности. – Слишком много шума вокруг этого кризиса. Кто-то волну гонит, хочет бабки заработать... Да, в общем, понятно кто. Проходили мы уже это.
Собеседник Кручинина в изумлении отложил нож, которым собирался разделывать рыбу.
– Кирилл, да ты оглянись вокруг! Ты что, не замечаешь, что происходит?
Кручинин пожал плечами:
– У меня все нормально. Если сделку заключу, то оборудование наконец-то сменю на качественное.
– Слышал. А кредит-то не у меня берешь, у «Альфы», – поддел его Николай Аристархович.
– У вас возьмешь, без штанов останешься, – беззлобно ответил Кирилл, ухмыльнувшись.
– Ну смотри, тебе виднее... Про «Альфу» разные слухи ходят в последнее время...
– Какие? – мигом насторожился Кручинин.
– Разные. Да ты ешь, ешь. Случись что, придешь ко мне, выручу. Как-никак, свои люди.
Знакомством со «своим человеком» Кирилл дорожил. Потому и обедал время от времени в этом ресторане, который терпеть не мог. Николай Аристархович Чирков, которого он про себя называл Банкиром, действительно был крупнейшим акционером банка «Сиб-инвест», и Кручинин хорошо понимал, что такими людьми не разбрасываются.
Познакомились они закономерно, на дне рождения у общего знакомого, а вот сошлись ближе почти случайно: занимались в одном конно-спортивном клубе. Лошадей Кручинин любил до дрожи, и своего коня Антея всегда чистил сам, не подпуская конюхов даже близко к диковатому жеребцу. Он приезжал в конюшню три раза в неделю, проводил там по нескольку часов, и презрительно косился на тех, кто рассматривал лошадь только в качестве ездового животного.
Николай Аристархович, такой же страстный любитель, заметил это и проникся к Кириллу симпатией. Сам он держал двух чистокровных верховых и одного ахалтекинца, при которых состояли два личных конюха, и навещал их почти каждый день, гоняя своих верховых до пены. Сперва они разговорились о достоинствах разных пород, затем сдержанно похвалили лошадей друг друга, потом при случае пообедали вместе. Кириллу импонировало знакомство с Банкиром, и он охотно и почти без всяких усилий изображал, что нуждается в его советах, а Николаю Аристарховичу нравилось видеть себя в роли учителя.
Закончив обед, Кирилл попрощался с Банкиром и спустился вниз. В машине ждал Давид, нетерпеливо похлопывая по кожаному сиденью.
– Поехали, Кирилл Андреевич, опоздаем!
– Спокойно. Опоздаем – подождут. Не разводи панику. Я тебе сказал, что мы их сделаем – значит, сделаем.
Давид обернулся на шефа и увидел, что тот улыбается такой сытой улыбкой, будто контракт уже у них в кармане. Он прищелкнул языком, осуждая неожиданное легкомыслие шефа, но вслух ничего не сказал.