– А кто такой Шанли? – спросил, затаив дыхание, Феликс Михайлович.
– Шарлатан, бездарный самоуверенный болван! Он долго убеждал меня, будто владеет чистой безмедикаментозной психотехникой, гипнозом, что работает только экстрасенсорными методами. Брехня! Я сразу поняла, чем он занимается.
– Чем же?
– Он грубо зомбировал этих людей, он вытворял такое, что у меня волосы дыбом вставали… Технотронные методики, электрошок, инфразвук, СВЧ…
– Простите, Зоя Анатольевна, что такое СВЧ? – осторожно перебил Виктюк.
– Сверхвысокочастотное неионизированное излучение. Воздействует на мозг и центральную нервную систему, вызывает необратимые заскоки в поведении, иногда полную стерилизацию инстинктивной сферы. Волны активно моделируются в частотах альфа-ритма мозга, – произнесла она быстро, как по писаному, – человек становится роботом, покорной бессмысленной машиной. Идиотом, но не простым, а легко управляемым.
– А зачем им понадобились управляемые идиоты?
– Вот это самое интересное, – зло усмехнулась Астахова, – я рисковала всем – карьерой, именем, медицинским дипломом, свободой, а возможно, даже жизнью. Но мне морочили голову. Мне так и не потрудились объяснить зачем. Я знаю только, что их увозили куда-то. Они исчезали… Ну ладно, вроде бы все обошлось, сумели замять это дело, вовремя остановились. Шанли удрал к себе в Корею, Русов занялся политикой, меня сунул в издательство. Так нет же! Понадобилась ему, говнюку, красивая автобиография. Мало ему! Не наелся! Ну ладно, взял какого-нибудь журналистишку, который бы ему задницу лизал, писал что скажут. Годунова ему подавай! Вот и допрыгался. Ничего, я найду что сказать этому капитану, я выведу на чистую воду, мало не покажется!
– Какому капитану? – не только ладони, но весь Виктюк взмок, хотя на кухне было прохладно.
Она продолжала кричать, сверкая глазами. Это была вполне банальная бабья истерика. Возможно, завтра, проспавшись, Зоя Анатольевна и пожалела бы о шальном приступе откровений, но сейчас не могла остановиться. Накипело.
Виктюк вышел от нее в начале третьего ночи. Усевшись в свой «Фольксваген», он достал радиотелефон набрал номер и, не поздоровавшись, медленно, четко продиктовал адрес Астаховой и добавил всего четыре слова:
– Срочно. Суицид. Пятнадцать тысяч.
* * *
– Если кто-то позвонит, скажи, что я в ванной или сплю. Придумай что-нибудь, – попросила Ника, – а лучше вообще не бери трубку.
– Ты куда? – Зинуля зевала во весь рот, терла сонные глаза и удивленно глядела на Нику.
На ней были кроссовки, узкие черные джинсы, серая, довольно потертая, замшевая куртка. На голове черная замшевая кепка с длинным козырьком. – Потом объясню.
– Подожди, ты даже не рассказала, как встретилась со своим сокурсником, что он тебе поведал интересного.
– Потом, Зинуля. Очень спешу. Вернусь часа через два.
Она прошмыгнула мимо вахтерши, надвинув козырек кепки на глаза.
– Девушка! Вы к кому приходили? – встрепенулась вахтерша.
«Вот и славно, – подумала Ника, – я совсем на себя не похожа. Лет сто не одевалась таким образом. Правда, старушка подслеповата, но все-таки…»
– В сороковую квартиру, – ляпнула Ника первый попавшийся номер и выбежала на улицу. Она знала, что «Мерседес» охраны дежурит у ворот подземного гаража. Она хотела было проголосовать, остановилась в нерешительности на углу, подняла руку. Машин было мало. Мимо очень медленно проехал старенький темно-лиловый «жигуль», даже притормозил, но Ника помотала головой, мол, нет, не надо, и решительно направилась к метро.
Мальчики могли уже спохватиться, у них профессиональное чутье. Вдруг каким-то образом заметят ее в машине, догонят? Но им ни за что не придет в голову, что госпожа губернаторша может отправиться куда-либо на метро.
И все-таки ее не покидало чувство, что чьи-то ледяные глаза сверлят ей затылок. Она внимательно изучала толпу из-под своего козырька, сначала на эскалаторе, потом в вагоне. Ей то и дело чудился тощий лысый дядька, тот, который летел в самолете, в соседнем ряду, и глазел на нее не отрываясь. Возможно, ей просто врезалось в память это лицо, и теперь мерещится везде. Вот и старуха, которая указала сухим перстом на раздавленную кошку, смутно напомнила Нике того лысого онкологического больного.
«Поздравляю, у тебя начинаются галлюцинации, слуховые и зрительные. То тебе привиделось, будто джип сбил Зинулю, и ты мчишься сломя голову, то послышалось, будто случайная старуха шепчет: „Твой муж убийца“, и при этом глядит на тебя сквозь зеркальные очки впалыми злыми глазами дядьки из самолета, а теперь этот дядька собственной персоной преследует тебя в метро, – усмехнулась про себя Ника, – совсем ты свихнулась, матушка. Возьми себя в руки и прекрати эту постоянную внутреннюю тихую истерику».
Держась за поручень в переполненном вагоне, глядя в глаза своему расплывчатому отражению в черном стекле, она попыталась в который раз спокойно разложить все по полочкам, отделить факты от домыслов.
Безусловным фактом можно считать Гришино вранье. Он ведь встречался с Никитой в середине февраля этого года, то есть всего три месяца назад. Но почему-то счел нужным соврать, будто года три его не видел.
Ника узнала об этом совершенно случайно. Один из Гришиных шоферов, болтун-балагур Коля, вез ее с работы на казенную дачу и трепался всю дорогу. Она отдежурила сутки в Институте Склифосовского, засыпала в машине, и Колин треп пролетал мимо ушей.
– А вот вчера вечером я писателя вез. Забыл, как фамилия. Детективы пишет. Молодой такой, высокий волосы светлые. Ну как его? Вот ведь, вылетело из головы, елки! Я вроде читал его книжку, «Горлов тупик» называется, и по телевизору видел.
– Годунов, – сонно произнесла Ника.
– Во! Точно, Виктор Годунов, – обрадовался шофер. – Он классный анекдот рассказал. Значит, едут два поезда по одноколейке друг другу навстречу… Прут короче, гудят, свистят, сейчас врежутся на фиг. Но не врезались. А почему, спрашивается? Не судьба.
– Коля, а куда ты вез писателя Годунова?
– На дачу. К Григорь Петровичу. А потом обратно домой. – Когда это было?
– Вчера вечером. К семи я подъехал за ним, а в одиннадцать повез назад, в Москву.
«Гриша встречался с Никитой, – удивилась про себя Ника. – Зачем, интересно? Он ведь до сих пор вздрагивает при имени Ракитина. Очень старается, чтобы я этого не замечала, и никто не замечал, но вздрагивает. Он побледнел, когда увидел у меня в руках книгу Виктора Годунова. У него стало неприятное лицо, глаза застыли. Он старался сохранить спокойствие, но не сумел. Это с ним редко бывает. Обычно, когда он хочет выглядеть спокойным, ему это отлично удается, что бы там ни происходило внутри».