– Подожди, а как я тебя узнаю? – быстро спросила Катя.
– Не беспокойся. Узнаешь. Я сама к тебе подойду.
– Ну, мало ли кто ко мне подойдет. Я должна точно знать, что это ты. У меня с собой будет такая сумма… Мы ведь встречались раньше, назовись, не стесняйся.
– Не морочь мне голову, Орлова, – усмехнулась собеседница, – я назовусь, а ты сразу ментам меня сдашь. Прямо сегодня. И плакали мои денежки.
В трубке послышались частые гудки. Катя выключила диктофон. Жанночка все это время стояла на пороге комнаты, широко открыв глаза и прижав ко рту руки, обсыпанные мукой.
– Ты молодец, что догадалась записать, – произнесла она громким шепотом. – Что ей надо на этот раз?
– Денег. Оказывается, ее попросили доканывать меня звонками. За три тысячи долларов она скажет кто. Свидание мне назначила. Завтра в час на Гоголевском бульваре.
– Это шантаж! – возмутилась Жанночка. – Я надеюсь, ты не собираешься встречаться с ней?
– Обязательно встречусь.
– Ты серьезно?
– Мне надо на нее посмотреть. Такое ощущение, что я ее знаю. Или знала раньше, в юности… Сушеная Жизель… Кто же так меня называл когда-то? Нет, пока не увижу, не вспомню. Голос знакомый, интонации… Кажется, она сама здорово боится. И не врет.
– Ничего себе, боится! Изводила тебя мерзкими звонками, а теперь требует за это три тысячи долларов! Ты что, и деньги возьмешь с собой?
– Наличные не возьму. – Катя задумчиво покачала головой. – Но, в крайнем случае, сниму с кредитки. Если информация будет того стоить.
Женщина на другом конце провода, на другом конце Москвы, положила трубку и закурила. Она сидела на кухонной табуретке, сгорбившись, опустив широкие полные плечи. Короткие, совеем жидкие светлые волосы были непромыты и взлохмачены, молодое, но болезненно-отечное лицо без косметики казалось совсем бледным, бесцветным.
– Придешь и принесешь как миленькая, – бормотала женщина, – придешь и принесешь. Страшно тебе, сушеная Жизель, хоть и хорошо ты держишься, а все равно страшно. Спеси-то поубавилось. Три косушки мне, конечно, не хватит. Но больше ты вряд ли дашь, Орлова. Даже для тебя три косушки – не три рубля. Сколько лет мы не виделись? Восемь? Да, много воды утекло. Моей крови много утекло, вот что… Женщина глядела в окно, прищурив правый глаз. Едкий дым дешевой сигареты «Магна» стелился по маленькой, неприбранной кухне.
– Доча, ты там с кем разговариваешь? – послышался голос из комнаты.
– Мам, отстань, – хрипло, вяло отозвалась женщина, – ни с кем.
Зазвонил телефон, стоявший на кухонном столе, и женщина вздрогнула.
– Я сказала, не звони мне больше. Все! – тихо прорычала она в трубку, услышав знакомый голос на другом конце провода. – А как с тобой еще разговаривать? Как?! А потому, что сволочь ты… да… нет… ну, конечно, ищи дуру! Так я тебе и поверила! Все, поиграли, и хватит… нет, я сказала… В кухню заглянула полная пожилая женщина с такими же светлыми короткими волосами.
– Доча, тебе супу разогреть? Там у нас еще суп остался куриный с вермишелькой. Я сейчас есть буду. Ты со мной поешь? – спросила она быстрым шепотом.
– Мам, уйди, я сказала! – рявкнула молодая женщина, прикрыв трубку ладонью.
Пожилая тихо выругалась и скрылась.
– Сколько, говоришь? – Молодая вернулась к прерванному на миг разговору. – Две тысячи? Ага, конечно, ты будешь меня подставлять по-черному, а я молчать за две косушки? За сколько? Будто ты не знаешь? Пять стоит операция, плюс в клинике неделя, мне не меньше шести надо… Пока его не замочили, был другой расклад, совсем другой… Мне дела нет, ты или не ты… Вот только этого не надо, не надо… Я знаю, какой тебе был резон. Ты без выгоды для себя ничего не делаешь… Что – я сама?! А ни фига! Да не ору я!
Женщина загасила сигарету, тяжело откашлялась и, прижав трубку ухом к полному плечу, тут же закурила следующую.
– Нет, не две с половиной. Три. А где хочешь доставай! Не мои проблемы. Тебе надо, чтоб я молчала, – достанешь… да… нет… ладно, в десять, у хозяйственного… Она положила трубку, и тут же телефон зазвонил опять. На этот раз она разговаривала совсем иначе, ласково ворковала, кокетничала, томно растягивала гласные.
– Ну приеду, обещала же… Только поздно… ну не знаю, часам к двенадцати… а ты ревнуешь, что ли? Дела у меня. Серьезные, очень даже серьезные… Ой, да ладно тебе, куда ж я от тебя денусь? Ну не сердись, Вовчик, ты же у меня умный… Потом расскажу… Ну все, целую.
Она положила трубку, тяжело поднялась с табуретки шаркающей, почти старческой походкой прошла в ванную. Надо привести себя в порядок. Она не умывалась, не причесывалась с утра. Совсем себя запустила. Так нельзя. Все еще поправимо, большой кусок жизни впереди. Другие умирают в муках, а она выжила.
Она провела массажной щеткой по волосам. Целый клок волос остался на щетке. Волосы продолжали лезть прядями. Химиотерапия, лучевая терапия. Некоторые вообще лысеют. В онкоцентре она видела девочек в дешевых свалявшихся париках, юных старушек с отечными, землисто-серыми лицами. У нее до сих пор такой цвет кожи. И отечность никогда не пройдет. Но это не так уж страшно. Можно жить дальше. Были бы деньги… Большие деньги, большая слава всегда были совсем близко, только руку протяни. Света Петрова не стеснялась, протягивала, но не могла ухватить.
Ее мама работала парикмахером, дамским мастером, стригла и укладывала самые красивые и знаменитые головы Советского Союза. Парикмахером, не меньше, но и не больше. А папы не было… Маленькой девочкой на елке в Доме кино Света с болезненным вниманием прислушивалась к шепоту билетерш и буфетчиц: вот это – дочь такого-то, а это – сын такого-то. Она была как бы в одном хороводе с этими детьми, дочерьми и сыновьями известных на всю страну актеров, режиссеров, сценаристов, писателей. Но с раннего детства очень остро ощущала, что никогда не станет такой, как они.
Они с рождения были запрограмированы на удачу, солнце им светило ярче, их шоколадки были вкуснее, их одежда нарядней, школы престижней.
Света не задумывалась – почему. Зачем задумываться, когда и так все ясно. Их родители – звезды. А ее мама кто? Они еще ничего не сделали сами в этой жизни, они только дети, но за их худыми детскими спинами уже слышен восторженный шепот.
Они легко, как равную, принимали ее в свой круг. У них с детства была своя компания. Маленькими они собирались вместе со взрослыми, на взрослые вечеринки. Квартиры у всех были большие, детям отводили отдельную комнату, накрывали отдельный, детский стол. Было золотое время, когда Светину маму, Эллу Анатольевну Петрову, считали чуть ли не лучшим дамским мастером Москвы.