На какое-то время роман с Катей Орловой поглотил его целиком, без остатка. А тут еще и массажистка вовремя подвернулась. Одно другому не мешало. Очень все выходило удачно. И надо же, чтобы так глупо кончилось в одночасье!
Массажистка Света все так же являлась по первому его зову, раздевалась без лишних слов, с мягкой улыбкой прятала в сумочку деньги. Очень приличные, между прочим, деньги.
Остеохондроз почти забылся благодаря ее ловким сильным рукам. А большое, опытное, щедрое ее тело постепенно стало приедаться. Однако Света Петрова оказалась сообразительной женщиной и в какой-то момент сама почувствовала, что ему надо.
Однажды она, хитро глядя на него своими невыразительными светло-карими глазами, сказала, что у нее есть подружка, начинающая журналистка, совсем молоденькая, из провинции.
– Девочка пытается пробиться к тебе уже месяц, взять интервью. А твоя мымра-секретарша стоит стеной. Для девочки интервью с тобой – шанс показать себя, зацепиться в солидной газете, ты же знаешь, как это сложно без связей.
Егор Баринов был весьма известной фигурой на политическом Олимпе. Понятно, что может значить для начинающего журналиста интервью с такой знаменитостью, как он. Журналисты осаждали его, не давали покоя. Он был осторожен, разборчив, подпускал к ; своей персоне лишь проверенных, известных людей. А всякой юной безымянной шелупони его пожилая секретарша давала жесткий отпор.
– Ну ты же знаешь, как я занят, как устаю, – поморщился он.
– Не волнуйся, – хохотнула Светлана, – тебя никто не собирается напрягать. Она готова встретиться где захочешь, когда захочешь, готова на дачу к тебе приехать, хоть ночью, хоть когда. Можно и с массажем совместить… – А она не болтушка, эта твоя провинциалка? – весело поинтересовался он, мигом смекнув, к чему клонит умница Светка.
– Ну, об этом можешь не беспокоиться. Болтушку я бы тебе не посватала.
– Ладно, так и быть, приводи свою журналисточку.
Стоял теплый сентябрь; жена и сын были в Москве и в любой момент могли заявиться на дачу. Ни кабинет в академическом институте, ни квартира для предстоящей экзотической забавы не годились. Но был близкий друг, покровитель, вор в законе Корж. Баринов периодически выполнял его секретные просьбы и поручения по мере сил. Корж был человеком солидным, хорошо-воспитанным, с ним здоровались за руку почти все известные люди в стране. Он имел огромный дом под Москвой, с сауной и бассейном, и совершенно не имел предрассудков.
Егору Николаевичу стоило только заикнуться, что некая молоденькая симпатичная журналистка желает взять у него интервью в непринужденной интимной обстановке, а тут еще – какая незадача! – очередной сеанс массажа. А времени так мало, и жена с сыном в Москве… – Конечно, дорогой, – весело подмигнул Корж, – всегда рад тебе и молоденьким-хорошеньким журналисткам тоже.
Баринов сначала немного смутился, вдруг гостеприимный хозяин пожелает присоединиться к интимным забавам? Но смущаться не стоило. Коржу хватало своих забав, своих девочек, и места в его подмосковном особняке тоже хватало… Провинциалка оказалась бойкой худенькой брюнеточкой девятнадцати лет, с характерным южным говорком. Ее субтильность, мальчишески узкие бедра, тонкие ручки, небольшая грудь удачно контрастировали с пышностью белокожей массажистки.
Через две недели в престижной демократической газете появилось большое, на целую полосу, интервью, в котором молодая талантливая журналистка задавала умные, серьезные вопросы известному экономисту, и он умно, серьезно, обстоятельно отвечал ей. Для журналистки это был блестящий дебют, ее взяли на работу в престижную газету, сначала внештатным корреспондентом, потом приняли в штат, позже она закрепилась в Москве, вышла замуж, сделала неплохую карьеру.
Через месяц появилась еще одна подружка. Девочка в третий раз пыталась поступить в университет, на экономический факультет, и ее подло заваливали на экзаменах. Позарез требовалась серьезная протекция.
Девочке было двадцать. Худенькая, длинноногая, с темно-русыми волосами до пояса. Она оказалась менее бойкой, чем журналистка, в ее больших голубых глазах сначала стояли ужас и удивление, даже слезы, однако в этом была своя прелесть. Ведь главное – разнообразие. Потом девочка расслабилась, выпила французского коньячку. Она очень хотела поступить в университет. Очень… Ну и поступила, конечно. У Егора Николаевича были серьезные связи, он замолвил словечко.
Потом появлялись просто подружки, которым уже не требовались ни интервью, ни протекция в университет. Только деньги. Всякие были девочки – блондинки, брюнетки, рыженькие, но непременно худышки, с узкими бедрами и небольшой грудью.
Это стоило дорого. Но Баринов не привык экономить на своих удовольствиях. Пачки денег исчезали в сумочке массажистки Светы, и, как она потом расплачивалась с девочками, сколько им отстегивала, он не знал. Не интересовался.
В воскресенье не было дождя. Небо расчистилось, но голубизна казалась холодной, совсем осенней. Катя затянула пояс светлого плаща, мельком взглянула в зеркало, поправила прядку волос, выбившуюся из пучка.
– Ты уверена, что хочешь ехать одна? – спросила Жанночка.
– Да, – кивнула Катя, – не волнуйся. В любом случае это лучше, чем неизвестность.
Когда дверь за ней захлопнулась, Жанна пулей кинулась в спальню, открыла верхний ящик комода. Там лежали вороха бумаг – квитанции, корешки оплаченных счетов, старые поздравительные открытки, нужное вперемешку с ненужным. Несмотря на беспорядок, она быстро нашла то, что искала.
Маленькая записная книжка, рваная, потрепанная. Половины страниц не хватало. Оставшиеся тут же рассыпались по открытому ящику. Жанночка дрожащими руками перебирала листочки, исписанные четким Катиным почерком. Катя много лет писала старой самопиской «Ронсон», с которой не расставалась. Все телефонные номера, фамилии, адреса были записаны синими чернилами.
– Время… время… – бормотала Жанна.
Ей повезло. Нужная страница оказалась цела. Два телефонных номера и имя над ними были записаны чужой рукой, черной шариковой ручкой. Жанночка набрала тот из номеров, рядом с которым стояла маленькая буква "д", домашний.
Трубку взяли через минуту.
* * *
Без десяти час Катя остановила машину у Гоголевского бульвара, неподалеку от Дома журналистов. Надела темные очки, перебежала улицу, немного прошла по бульвару, стараясь не спешить.
На небольшой площадке перед памятником было почти пусто. На одной скамейке дремал над газетой аккуратный старичок, на другой сидела, обнявшись, юная парочка.
"Зачем мне это надо? – думала Катя, расхаживая вокруг памятника и провожая глазами каждую проходившую мимо молодую женщину. – Предположим, она не врет, и кто-то действительно надоумил ее звонить мне, говорить гадости каждый день. Ведь цель подобных развлечений в том, чтобы слышать в трубке, как противно и страшно жертве. Зачем же предоставлять это удовольствие кому-то другому? И ради чего спектакль с бомжихой и подушкой?