– Это верно.
– И смерть Ольги ничего не добавит. Здесь я тоже буду считаться замешанной, меня тоже, без сомнения, сочтут соучастницей в убийстве.
– Все может быть.
– Потом существует еще одна причина, самая значительная...
– Какая?
Ванда не успела ответить, потому что шофер опять опустил стекло, отделявшее его от пассажиров.
– Послушайте, папаша...
– Что?
– Вы ничего не будете иметь против, если я поеду через Влю-Истленди и попаду в Калюме-сити через Стебли-бульвар? Это немного дальше, чем напрямик, но там меньше движение, и я скорее приеду на место.
– Езжайте, как хотите.
– Я предпочитаю все-таки спросить. Некоторые поднимают шум из-за каждого цента.
Шофер поднял стекло, и они снова остались в относительном уединении.
– Ты сказала, – продолжил Хенсон, – ты помнишь, ты сказала: «существует еще одна причина, самая значительная»?
Ванда еще сильнее прижалась к Хенсону, а ее пальчики нервно теребили край юбки. Она прошептала:
– Да, действительно, это так... но я еще в этом не совсем уверена.
– Не уверена в чем?
Она еще больше понизила голос.
– Так вот, сегодня утром этого не случилось, как должно было быть...
– Чего не случилось?
– То, что бывает у женщины каждый месяц.
Хенсон вздохнул так глубоко, что чуть не задохнулся. Он смог лишь прошептать:
– А-а... другими словами, ты думаешь, что беременна?
– Через несколько дней я буду твердо знать – да или нет. Ты не рассердился, Ларри? Я ведь тебе честно говорила, что мечтаю иметь детей, наших детей...
– Да.
Она опять посмотрела ему прямо в глаза.
– Но ты мне не ответил. Если это все-таки случится, ты рассердишься?
Хенсон вдруг опомнился: он сжал девушку с такой силой, что та едва дышала. Он выпустил ее и нежно, с чувством признательности поцеловал в щечку.
– Нет, не рассержусь. Если это возможно, то, мне кажется, я полюбил тебя еще больше.
Город назывался Эль-Пасо. Судя по карте, которую он видел у заправщика машин, они находились недалеко от Лоредо.
Под именем Джима Бурдика Хенсон купил в Сан-Антонио у продавца старых машин «форд» 1952 года.
Этот отель представлял собой довольно старое деревянное строение. Его холл выглядел почти современно, но номер, который им отвели, был совсем не таким. Чтобы попасть в него, им пришлось подняться на два этажа и затем пройти по длинному коридору. Вся мебель в номере состояла из старой железной кровати, выкрашенной белой краской, замызганного туалета, стула и нескольких «плечиков» для платья и пальто. Но номер был чистый, а в дальнейшем им, вероятно, придется жить и не в таких условиях. Во всяком случае, они уже проделали немалый путь от Чикаго.
Хенсон снял пиджак, ботинки и принялся наблюдать, как раздевается Ванда.
– Как ты себя чувствуешь, милая?
Она сняла через голову платье и расстегнула лифчик.
– Устала, но совершенно в порядке. Сколько мы сегодня проехали?
– Немного. С этим возвращением и остановкой в Дилли, чтобы починить радиатор, с этим горе-механиком мексиканцем мы сделали не более трехсот миль.
Ванда бросила лифчик на спинку стула.
– Уф! Какое облегчение! А сколько осталось до Лоредо?
Хенсон взглянул на карту.
– Расстояние здесь не обозначено, но, судя по всему, я сказал бы – между двумя и тремя сотнями миль.
Ванда продолжала стриптиз. Она сняла нижнюю юбку и свои маленькие трусики.
– Ты обязан это знать, потому что ты инженер.
– Да, мне хотелось бы им быть.
Ванда наклонилась вперед, чтобы лучше разглядеть корни своих волос в старом зеркале.
– Черт! Мне опять надо краситься. Корни волос посветлели.
Хенсон бросил карту на пол.
– Как же я буду счастлив, когда это кончится!
– Почему?
– Ты мне нравишься такой, какая ты есть на самом деле, натуральная.
Ванда повернула голову и спросила:
– Ты хочешь сказать, что тогда я нравилась тебе больше?
– Я хотел сказать, что люблю тебя такой, какая ты есть.
Ванда вытащила из саквояжа бутылочку с краской и, перед тем как направиться в ванную, присела на край кровати.
– Приятно слышать. А ты чувствуешь, как я тебя люблю?
Хенсон погладил шелковистую кожу девушки.
– Могу тебя заверить, что это взаимно.
– Я тебе еще не надоела?
– А разве у меня такой вид, а?
– Нет, – призналась Ванда, растягиваясь на кровати и не выпуская из рук краску. – Я никогда не думала, что можно быть до такой степени счастливой. Обними меня, Ларри! Один разик, прошу тебя!
– Ты же знаешь, что тогда произойдет.
– А это плохо?
– Нет.
Хенсон повернулся на бок и сжал ее в своих объятиях. Все это казалось ему совершенно естественным, так и должно происходить между мужчиной и женщиной. Ванда любила любовь, для нее это была не обязанность и не прихоть. Для нее это было так просто, как дышать или пить воду. И он до сих пор не обманул ее ожиданий. Она придвинулась к нему еще ближе.
– Как ты думаешь, нам будет трудно пересечь границу?
Хенсон поцеловал ее в кончик носа.
– Никаких трудностей, если верить механику гаража в Сан-Антонио. Вот потому я и подписался «А.А.А.», автомобильная американская ассоциация. Если я правильно помню, ее контора находится на Сан-Вернардо-авеню. Мне придется только сказать им, что мне нужна туристская карточка на имя мистера и миссис Бурдик для поездки в Мексику. К тому же эти карточки действительны в течение шести месяцев, а не тридцати дней, как нам сообщили в Чикаго. А за шесть месяцев никакой черт не помешает нам уехать на край света.
– А язык?
– Я говорю по-испански как на родном языке, я изучал его в колледже и с тех пор не переставал практиковаться на нем, пользуясь каждым случаем, каждой оказией. Например, я разговаривал по-испански с нашими инженерами, возвращающимися из Латинской Америки. Кто знает, может быть, я предчувствовал наш медовый месяц.
– А теперь внимание! Мои губы находятся возле твоих!
Хенсон поцеловал Ванду в висок и принялся искать документы Джима Бурдика в кармане пиджака, висевшего на спинке стула. Она прижалась к нему еще плотнее. Хенсон посмотрел бумаги. Они были в полном порядке – паспорт с темной фотографией и свидетельство о рождении.