Джедхор хорошо помнил, как по прибытии в столицу, двенадцатилетний Тутанхамон отдал распоряжение, естественно, под диктовку Аи, о восстановлении храмов Амона. Весть об этом быстро разлетелась по всей Та-Кемет и, конечно же, достигла Меннефера, куда уехала Нефертити и её немногочисленные приближённые вместе с Джедхором. Тутанхамон повелел выбить надпись на стеле, чтобы будущие поколения помнили о его заслугах перед Великим Амоном-Ра:
«Храмы богов и богинь развалились. Земля опрокинута вверх дном, и боги повернулись спиной к этой земле. Сердца их болят, поэтому они разрушают то, что было сделано. Но я замыслил планы в сердце своём, стремясь послужить отцу моему Амону. Я удвоил, утроил, учетверил собственность храмов Амона. Я отдал обширные поместья. И всё это оплачено дворцом владыки Двух Земель».
Триумф Амона-Ра был полным.
Фиванские жрецы во главе с Аи начали восстановление прежней столицы, так безжалостно разрушенной Эхнатоном. Возводились новые, ещё более пышные храмы во славу Амона, возвращались былые порядки и улаживались возникающие внутренние конфликты. Затем Египет обратил свой взор на пограничные территории, где непрерывно возникали восстания. Но отвоевать у могущественных хеттов свои бывшие вассальные владения пока не было возможности. Следовало вначале прекратить междоусобицы в стране, наладить хозяйство и укрепить границы.
Наслаждаясь властью, Аи совсем не думал о том, что Тутанхамон когда-нибудь выйдет из-под его опеки и захочет сам принимать решения и управлять страной. Ему казалось, что этот послушный ребёнок будет вечно находиться в его власти. За девять лет безграничного владычества он настолько вошёл во вкус, что отказаться от этого было просто немыслимо. Все во дворце повиновались его жёсткой руке. Пожалуй, только военачальник Хоремхеб, когда-то тоже возвысившийся благодаря Эхнатону, не проявлял рабской почтительности к Аи. В его подчинении находились войска Великой Та-Кемет. Обучая молодого Тутанхамона военному искусству, он занимал привилегированное место при дворе. Тутанхамон любил своего учителя и доверял ему не меньше, чем Аи. Хоремхеб был осторожен и почтителен с Аи, но никогда не был его человеком до конца.
Джедхор никак не мог прийти к однозначному выводу, участвовал ли Хоремхеб в заговоре против Тутанхамона. В том, что это убийство, Джедхор не сомневался. Но какую роль сыграл здесь Хоремхеб? Вопрос мучил его с тех пор, как пришла весть о смерти владыки.
«Вряд ли Хоремхеб участвовал в преступлении, — размышлял Джедхор. — Он прекрасно понимал, что трон после смерти молодого правителя попытается занять Аи. А такое Хоремхебу вряд ли будет по вкусу. Он недолюбливает этого выскочку. При Тутанхамоне ему было спокойнее, молодой владыка любил и уважал военачальника. И Хоремхеб был очень привязан к юноше… Но кто знает… кто знает… Может быть, не всё так гладко?»
Вспоминая прошлое и рассуждая про себя, Джедхор пытался найти в окружении Анхесенамон хоть одного человека, на которого можно положиться в крайнем случае. Но ему определённо ничего не приходило в голову. Никому он не мог довериться, а в одиночку выполнить поручение Нефертити весьма затруднительно.
«Следует посоветоваться с Апуи, моим верным слугой, и вдвоём обдумать план действий, — думал Джедхор. — До захода солнца ещё есть время. А пока надо выяснить у жреца-оракула, что же всё-таки означает мой сон».
Осенние листья, кружась в своем печальном танце, опускались на землю точно так же, как они делали это и восемьсот, и даже восемь тысяч лет назад. Ребята в задумчивости брели по аллее, устланной пёстрым, разноцветным ковром. Листья шуршали под ногами, словно нашёптывали: «Смотрите, как мы шикарно умираем, без шума, с еле слышным шорохом…»
Аня подняла красно-жёлтый кленовый лист и повертела его в руках:
— Надо же, как удивительно все в природе. Создавать такую красоту и каждый год без всякого сожаления смешивать её с землей! А художники пишут всё новые картины, даже не приближающиеся по совершенству к этому листу, но бережно хранят их, и кто-то умничает, изобретая названия для новых направлений: примитивизм, кубизм, абстракционизм…
— Анют, ты интересно философствуешь, — сказал Саша, — только почему-то всегда очень грустно.
— И вовсе это не грустно. Просто я не люблю авангардную живопись двадцатого века, а современной, если честно, вообще не знаю. Я классику люблю. И никогда не понимала, зачем искажать формы, подменяя их своей странной фантазией? Бери мольберт и рисуй, что видишь. Лучше, чем природа, всё равно не сотворишь. Знаете, как отличить гениальную картину от обычной?
— Как? — спросил Саша.
— «Та картина гениальна, которую не нужно объяснять». Так один великий живописец сказал.
— Ну, это немножко о другом, — заметил Ваня. — Есть фраза короче: «Все гениальное просто». И, между прочим, абстракционизм — тоже простая штука. За что я и люблю его. Вот помню на одной выставке большое полотно. Очень точное, приятное глазу сочетание красок, плавные формы, какие-то знаки, а в углу — человеческий глаз. И название соответствующее — «Фантазия №21». Отличное украшение для стены где-нибудь в офисе! Глядя на неё, каждый будет думать о своем.
— Да никто не против, — согласился Саша, — только не надо сравнивать этих художников с Шишкиным или Леонардо. Твой абстракционист, может быть, и талант, но он сколько на свою композицию потратил? День? Два? А великие мастера над одной картиной иногда годами работали. «Явление Христа народу» Александра Иванова — сорок лет упорного труда! Вот это шедевр! А Микеланджело! Свод Сикстинской капеллы сколько расписывал?
— Точно не скажу, но помню, что несколько лет, — ответила Аня. — Мы с мамой недавно в Риме были. Потрясающая фреска, и конечно, её надо видеть там, в храме. Репродукции такого впечатления не производят.
— Какие из них считаются самыми знаменитыми? «Страшный суд» и «Сотворение Адама»? — проявил эрудицию Ваня.
— «Сотворение Адама» — это вообще восторг! — сказала Аня, поднимая глаза к небу и вспоминая свою встречу с шедевром. — Бог-отец с ангелами в полете, и тело Адама на земле, совсем как живое, кажется, он сейчас проснется, поднимется и тоже полетит…. А ещё помню фреску «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи. Это мы уже в Милане видели, в церкви Санта Мария. Он её тоже не один год писал. И нам экскурсовод любопытную историю рассказал. Я её почему-то очень хорошо запомнила. Вам интересно, ребята?
— Конечно, расскажи, Ань, — попросил Саша, украдкой взглянув на часы.
Так уж получалось, когда они переставали спешить, нервничать, ломать голову над безвыходной ситуацией, все проблемы отступали сами собой, никто не следил за ними, ничто не угрожало, и возникала иллюзия, что можно и дальше жить, как прежде, как всегда. Саша лучше других понимал, насколько хрупка эта иллюзия, Аня, наоборот, как девушка, сильнее была подвержена эмоциям, и представлялось просто жестоким напоминать ей о всяких неприятностях в такую минуту.