— Как я теперь понимаю, ты имела в виду Мусина, которого увезли в больницу, не правда ли?
— Естественно. Ведь у меня в руках был его дневник.
— А Сестраков подумал, что ты говоришь про него.
— Он тогда, кстати, принимал ванну.
— Ну точно! «Он занят, — сказала ты, — и не сможет мне помешать покопаться в его вещах». Возможно, у Гены в вещах было что-то, его изобличающее. Какие-нибудь записи. Это мы позже уточним. Что ж, на воре, как говорится, и шапка горит. Слушаем дальше.
— Василиса! Ты снова собираешься взламывать чью-то квартиру? Скажи мне, кто он.
— Нет, Арсений, не скажу. Один раз я уже думала на Барсова, а он оказался пошлым развратником. Я должна все проверить сама. Давай встретимся вечером и тогда обо всем поговорим, хорошо ?
— Я знаю этого человека ?
— О нем — безусловно, знаешь. А видел ли когда — понятия не имею.
— Значит, это не Таланский. Уже легче.
— Вы что, подозревали меня?! — завопил Таланский, перекрывая голоса на пленке.
Кудесников растерялся, но Василиса тут же пришла ему на выручку:
— Это я, Алексей Степанович, выдвинула такую версию. Арсений меня высмеял, а в этом разговоре просто подколол. Это шутка такая, понимаете?
Таланский успокоился и даже слегка смутился.
— Итак, Василиса, я даю тебе время закончить розыски. У меня тут тоже есть кое-какие наметки, так что будет чем заняться. Встречаемся в одиннадцать вечера в парке аттракционов, ну, в том, что неподалеку от твоего дома. Сегодня там праздник с фейерверками, так что все будет работать, сверкать и крутиться.
…Народу, уверяю тебя, там полно, так что не бойся. Ты знаешь, где детская карусель с танцующими лошадками? , — Конечно, знаю. Я на ней каталась сто раз.
Эти лошадки уже все потрескались. Но карусель никто не хочет реставрировать.
— Вот возле этой карусели меня и жди. В одиннадцать вечера, поняла?
— В одиннадцать вечера возле карусели с танцующими лошадками.
— Только ничего не перепутай, ради бога, и не опаздывай. Когда ведешь расследование, очень важно соблюдать график, поняла?
— Поняла-поняла. Надеюсь, я тебя удивлю.
— Надеюсь, я тебя тоже.
— Я поставил на то, что Сестраков прослушает запись еще до оговоренного нами срока и примчится тебя убивать. Я надеялся на то, что он не будет ни стрелять, ни резать тебя ножом.
Сама судьба подводила его к тому, что тебя нужно задушить леской.
— Но у него не было с собой лески! — вспомнила Василиса. — Он поднял леску, которой меня душил Мусин!
— У него была с собой леска, — возразил Кудесников. — Просто, когда он увидел леску Мусина, решил, что свою доставать нет надобности.
— Скорее всего, — вслух подумала Василиса, — Гена просто подслушивал под дверью, когда я с тобой разговаривала. Поэтому так быстро сориентировался. Наверное, он собирался приехать в парк заранее. Но когда мы встретились с ним в больнице, поступил более цинично — решил подвезти меня к месту убийства. Он не знал, что после его ухода из дома я позвонила Мочалко и назначила ему встречу получасом раньше на том же самом месте. Поэтому думал, что у него в запасе куча времени до твоего, Арсений, появления.
— Представь себе его изумление, когда на тебя напал Мусин!
— Кстати, а зачем он на меня напал?
— Ну как же? Он наверняка думал, что ты с Сестраковым заодно. Если уж ты наследил во время убийства, заметать следы всегда оказывается гораздо хлопотнее, чем это представляется на первый взгляд. Поэтому так часто за одним убийством следует другое, а то и третье.
Если начинают всплывать свидетели, их нужно убирать незамедлительно. У преступника начинается настоящая трясучка. В таком состоянии он идет напролом, уже плохо понимая, к чему это может его привести.
Короче, только было Гена обрадовался, что Мусин удушит тебя и ему не придется вмешиваться, как появился Мочалко и выключил бармена. Вот это был номер! Если Мусина сдадут милиции, то спихнуть твое грядущее убийство будет уже не на кого. Это Гену не устраивало. Он отключил Мочалко, ведь тот был свидетелем, видел его лицо. А потом принялся за тебя.
— Вспоминаю с содроганием, — призналась Василиса.
— Итак, что должны были обнаружить власти на месте преступления?
— Что?
— Очередную задушенную секретаршу, задушенного Мочалко с пистолетом в руке и леской на шее и застреленного Мусина.
— То есть он разыграл бы такую сцену: Мусин задушил меня, потом принялся душить Мочалко, но тот в последний момент изловчился и выстрелил в убийцу?
— Приблизительно так.
— Но это же совершенно невероятно!
— А ты поставь себя на место следователя, пришедшего на полянку. Ты бы что подумала?
— Это просто чудовищно, — сказала Василиса. — И все началось из-за каких-то вшивых бумажек!
Таланский с Кудесниковым понимающе переглянулись. Василиса заметила это и надулась:
— А что я сказала такого глупого?
— Ничего, дорогая, — поспешил заверить ее Шувалов. — Просто на одну службу безопасности, которая охраняет лабораторию в Серпухове, тратятся деньги, которых тебе хватило бы до конца жизни.
— Даже невзирая на жадность, — добавил Кудесников. — Кстати, по поводу засады. В засаду я посадил двух военнослужащих с кинокамерой. Им пришлось побегать по кустам от Сестракова, который вознамерился занять их место. Но и это еще не все. За Мочалко, дорогая, следили оперативники. Они бы его давно взяли, но им нужны были бумаги. Его «конспиративный» телефон прослушивался.
И когда ты позвонила и назначила ему встречу, к карусели пригнали несколько машин с ребятами, которые специализируются на экономических преступлениях. Они сидели в засаде и жутко недоумевали, что, собственно, происходит.
— То есть, когда Мусин меня душил, в кустах было полно публики? — возмутилась Василиса. — И ни у одной скотины не дрогнуло сердце, когда я хрипела?
— Думаю, если бы не явление Мочалко, Мусина сняли бы снайперским выстрелом.
Так что зря ты раскричалась. Ну а когда на тебя напали, мои парни просигналили мне, и я тут же мобилизовал своих знакомых из органов. Так что и я появился не один.
— Вот почему они подрались! — понимающе закивала Василиса. — Никто не хотел отдавать лавры другим.
— Ну и напоследок — побочный продукт расследования, — понизил голос Кудесников.
Теперь он обращался к одному Таланскому.
Василиса с Шуваловым уже отключились и теперь перешептывались, приблизив лица друг к другу, словно оба были страшно близорукими.