Я был деятельным и преданным союзником Уэста и не только помогал добывать материал для его гнусных опытов, но и подыскал для них укромное место. Именно я вспомнил о заброшенном доме Чапмана за Мидоу-хилл. На первом этаже мы устроили операционную и лабораторию, завесив окна темными шторами, дабы скрыть наши полуночные занятия. Хотя дом стоял на отшибе, вдали от дороги, меры предосторожности не представлялись лишними: слухи о странных огнях, замеченных прохожими, могли бы положить конец нашим исследованиям. На Случай расспросов мы условились называть нашу операционную химической лабораторией. Мало-помалу мы оснастили наше мрачное убежище приборами, приобретенными в Бостоне или беззастенчиво позаимствованными на факультете – причем позаботились о том, чтобы непосвященные не догадались об их назначении, – а также запаслись ломами и лопатами, чтобы закапывать трупы в подвале. На факультете в аналогичных случаях мы пользовались печью для сжигания, однако это полезное устройство было нам не по карману. Избавляться от трупов было постоянной морокой-даже крошечные тушки морских свинок, над которыми Уэст тайно экспериментировал у себя в комнате, доставляли нам массу хлопот.
Мы с жадностью вампиров изучали сообщения о смерти, поскольку для наших опытов годился не всякий покойник. Мы искали относительно свежий, не изуродованный болезнью труп, для сохранения которого не применялись искусственные средства. Пределом мечтаний для нас были жертвы несчастных случаев. Многие недели нам не удавалось найти ничего подходящего, хотя мы и наводили справки в морге и больнице якобы в интересах факультета. Но обращаться туда слишком часто мы не могли, так как боялись вызвать подозрения. Обнаружив, что право первого выбора принадлежит университету, мы с Уэстом приняли решение остаться в Аркхеме на лето, когда там проводятся летние курсы. Наконец удача нам улыбнулась: в один прекрасный день нам подвернулся почти идеальный случай. Здоровый молодой рабочий, утонувший в пруду лишь прошлым утром, без лишних проволочек и бальзамирования был похоронен за счет города на кладбище для бедняков. Отыскав его свежую могилу, мы уговорились вернуться к ней сразу после полуночи.
Ночью, прибыв на место, мы с отвращением приступили к делу – тогда мы еще не знали страха перед кладбищами, который возник у нас позднее. Мы захватили с собой лопаты и потайные масляные лампы. В то время электрические фонари были уже в ходу, однако надежностью уступали нынешним. Раскапывать могилу оказалось делом тяжелым и грязным – впрочем, будь мы художниками, а не учеными, возможно, мы бы сумели усмотреть в нашей работе нечто завораживающее и поэтическое. Когда наши лопаты стукнулись о дерево, мы с облегчением вздохнули. Вскоре из-под земли показался сосновый гроб. Уэст спрыгнул вниз, снял крышку, вытащил труп и приподнял его. Я нагнулся над ямой, выволок труп, и мы вдвоем принялись торопливо забрасывать могилу землей, чтобы вернуть ей прежний вид. Нервы у нас были взвинчены до предела – не последнюю роль в этом сыграло окоченевшее тело и бесстрастное лицо нашей первой жертвы, – но мы сумели уничтожить все следы. Затем, упрятав наш трофей в холщовый мешок, мы поспешили к дому старого Чапмана за Мидоу-хилл.
На импровизированном секционном столе при свете яркой ацетиленовой лампы наш подопытный не слишком походил на привидение. Это был крепко сбитый и явно не слишком впечатлительный юноша с простонародной внешностью: русыми волосами, серыми глазами и грубыми чертами лица – сильное животное без психологических изысков, жизненные процессы которого наверняка отличались простотой и здоровьем. Теперь, с закрытыми глазами, он походил скорее на спящего, чем на мертвого, хотя внимательный осмотр, проведенный Уэстом, не оставил на этот счет никаких сомнений. Наконец-то нам удалось раздобыть то, о чем мой друг всегда мечтал: идеального мертвеца, готового принять раствор, специально приготовленный для человека в соответствии с самыми точными расчетами и теориями. Мы страшно волновались. Не рассчитывая на полный успех, мы опасались непредсказуемых последствий неполного оживления. Особенно нас беспокоило состояние мозга и психики испытуемого: за время, прошедшее с момента смерти, нежные клетки мозга могли пострадать. Я, со своей стороны, еще не совсем избавился от традиционных представлений о так называемой «душе» и чувствовал некоторый трепет при мысли о том, что вскоре, быть может, услышу повествование о тайнах загробного мира. Что видел в недоступных сферах этот мирно покоящийся юноша, что он расскажет нам, вернувшись к жизни? – думал я. Но эти размышления не слишком отягощали меня, ибо по большей части я разделял материализм своего друга, который держался гораздо увереннее меня. Он хладнокровно ввел в вену трупа изрядное количество заготовленной жидкости и крепко перебинтовал разрез.
Время тянулось мучительно медленно, однако Уэст не терял самообладания. Он то и дело прикладывал стетоскоп к груди юноши и философски отмечал отсутствие признаков жизни. Спустя три четверти часа он с огорчением констатировал, что раствор не подействовал. Но прежде, чем расстаться с нашим зловещим трофеем, мой друг решил до конца использовать предоставившуюся возможность и испытать на трупе новый препарат. Еще днем мы выкопали в подвале могилу, рассчитывая до рассвета предать тело земле – хоть мы и запирали дверь на засов, но соблюдали все меры предосторожности, чтобы никто не обнаружил наших богомерзких занятий. К тому же, на следующую ночь труп уже не будет достаточно свежим. Поэтому, забрав единственную ацетиленовую лампу в соседнюю комнату, мы оставили нашего безмолвного гостя в темноте и спешно принялись готовить новый раствор, взвешивая и отмеряя нужные ингредиенты почти с фанатичной тщательностью.
Затем случилось нечто совершено непредвиденное. Я что-то переливал из одной пробирки в другую, а Уэст возился со спиртовкой, заменявшей газовую горелку, как вдруг из соседней темной комнаты послышались душераздирающие крики. Я не в силах описать эти адские звуки, от которых кровь стыла в жилах: словно сама преисподняя разверзлась, исторгнув стенания грешников. В чудовищной какофонии слились вселенский ужас и безысходное отчаяние. Человеческими эти вопли никак нельзя назвать – человек не способен издавать такие звуки. Забыв о наших честолюбивых планах, мы с Уэстом, бросились к ближайшему окну, опрокидывая пробирки, реторты и лампу, и, словно раненые звери, ринулись в звездную пучину ночи. Наверное, мы сами истошно вопили, в ужасе мчась к городу, однако, достигнув окраин, опомнились и постарались взять себя в руки – с большим трудом нам это удалось, и вскоре мы уже могли сойти за гуляк, бредущих с ночной попойки.
Но вместо того, чтобы разойтись по домам, мы отправились к Уэсту, где прошептались всю ночь при свете газового рожка. К рассвету, перебрав в уме все рациональные теории и планы исследования, мы немного успокоились и проспали весь день – пропустив занятия. Однако вечером две заметки в газете, совершенно не связанные между собой, вновь лишили нас сна. По неизвестной причине заброшенный дом Чапмана сгорел дотла – это мы объяснили опрокинутой лампой. Кроме того, на кладбище для бедняков была совершена попытка осквернить свежую могилу: кто-то безуспешно пытался раскопать ее когтями. Этого мы понять не могли, потому что тщательно утрамбовали землю лопатой. Все последние семнадцать лет Уэст то и дело оглядывался назад и жаловался мне, что слышит за спиной тихие шаги. А теперь он исчез.