Однако мягкосердечные враги Уэста были измотаны ничуть не меньше нашего. Медицинский факультет в сущности закрылся, все как один сражались со смертоносным тифом. Особо выделялся своим самопожертвованием доктор Халси, его огромная эрудиция и кипучая энергия спасли жизнь многим больным, от которых отказались другие врачи – либо из боязни заразиться, либо сочтя их положение безнадежным. Не прошло и месяца, как бесстрашный декан стал признанным героем, хотя, казалось, не подозревал о собственной славе, сражаясь с физической усталостью и нервным истощением. Уэста не могла не восхитить сила духа его противника, и именно поэтому он твердо решил доказать ему справедливость своих дерзких теорий. Воспользовавшись неразберихой, царившей на факультете и в городской больнице, он ухитрился раздобыть свежий труп, ночью тайно пронес его в университетскую секционную и ввел ему в вену новую модификацию раствора. Мертвец широко открыл глаза, в невыразимом ужасе уставился на потолок и вновь погрузился в небытие, из которого его уже ничто не могло вернуть. Уэст объяснил, что экземпляр недостаточно свеж – жаркий летний воздух не идет на пользу трупам. На этот раз нас едва не застигли на месте преступления, но мы успели сжечь тело, и Уэст высказал сомнение в целесообразности повторного использования университетской лаборатории.
Пик эпидемии пришелся на август. Уэст и я умирали от усталости, а доктор Халси и в самом деле умер четырнадцатого числа. В тот же день его в спешке похоронили. На кладбище присутствовали все студенты, купившие в складчину пышный венок, который все же оказался не таким роскошным, как венки от зажиточных горожан и муниципалитета. Церемония носила публичный характер: покойный декан сделал городу много добра. После погребения мы все немного приуныли и провели остаток дня в баре Торговой палаты, где Уэст, хотя и потрясенный смертью главного оппонента, приставал ко всем с разговорами о своих замечательных теориях. К вечеру большинство студентов отправились домой или по делам, а меня Уэст уговорил «отметить это событие». Около двух ночи хозяйка, у которой Уэст снимал комнату, видела, как мы входили в дом, ведя под руки кого-то третьего, и сказала мужу, что, видно, мы попировали на славу.
Злоязычная матрона оказалась права, ибо около трех ночи дом был разбужен истошными криками, доносившимися из комнаты Уэста. Выломав дверь, перепуганные жильцы увидели, что мы лежим на полу без сознания, избитые, исцарапанные, в разодранной одежде, среди расколотых пузырьков и покореженных инструментов. Распахнутое окно поведало о том, куда исчез наш обидчик. Многие удивлялись, как ему удалось уцелеть, спрыгнув со второго этажа. По всей комнате валялись странные предметы одежды, но Уэст, придя в сознание, сказал, что они не имеют к незнакомцу никакого отношения, а собраны для бактериального анализа у заразных больных. И приказал побыстрее сжечь их в большом камине. Полиции мы заявили, что не знаем нашего гостя. Это был, нервничая заявил Уэст, приятный незнакомец, которого мы встретили в одном из баров в центре города. Приняв во внимание тот факт, что все мы были тогда навеселе, мы с Уэстом не стали настаивать на розыске нашего драчливого спутника.
В ту же ночь в Аркхеме произошло второе кошмарное событие, затмившее, на мой взгляд, даже ужасы эпидемии. Кладбище церкви Иисуса Христа стало ареной зверского убийства: местный сторож был растерзан чьими-то когтями с жестокостью, заставляющей усомниться в том, что виновником убийства был человек. Беднягу видели живым далеко за полночь – а на рассвете обнаружилось то, что язык отказывается произнести. В соседнем Болтоне был допрошен владелец цирка, но он поклялся, что ни один из зверей не убегал из клетки. Нашедшие тело сторожа, заметили кровавый след, ведущий к склепу, где на каменных плитах перед входом краснела маленькая лужица. От нее тянулся к лесу менее заметный след, который постепенно делался неразличимым. Следующей ночью на крышах Аркхема плясали дьяволы, а в диких порывах ветра завывало безумие. На взбудораженный город обрушилась казнь, которая, как говорили одни, оказалась страшнее чумы, и, как шептали другие, была ее воплощением. Нечто, чему нет имени, проникло в восемь домов, сея красную смерть – на счету у безгласного монстра было семнадцать в клочья растерзанных тел. Несколько человек смутно видели его в темноте: он был белокожим и походил на уродливую обезьяну или, вернее, на человекообразный призрак. Когда им овладевал голод, он не знал пощады. Четырнадцать человек он растерзал на месте, а еще трое скончались в больнице.
На третью ночь разъяренные толпы преследователей под предводительством полиции изловили чудовище на Крейн-стрит, близ университетского городка. Добровольцы тщательно организовали поиски, использовав телефонную связь, и когда с Крейн-стрит поступило сообщение о том, что кто-то скребется в закрытое окно, квартал мгновенно оцепили. Благодаря мерам предосторожности и всеобщей бдительности, в ту ночь погибло только два человека, и вся операция по поимке монстра прошла относительно успешно. Он был сражен пулей, хотя и не смертельной, и доставлен в местную больницу при всеобщем ликовании и смятении.
Ибо чудовище оказалось человеком. В этом не могло быть сомнений, несмотря на мутный взгляд, обезьяний облик и дьявольскую свирепость. Злодею перевязали раны и заперли в сумасшедший дом в Сефтоне, где он шестнадцать лет бился головой об обитые войлоком стены – пока не сбежал при обстоятельствах, о которых немногие отваживаются говорить. Следует добавить, что преследователи чудовища были потрясены одним отвратительным фактом: когда лицо людоеда очистили от грязи, то обнаружилось его разительное, можно сказать, неприличное сходство с просвещенным и самоотверженным мучеником – доктором Аланом Халси, всеобщим благодетелем и деканом медицинского факультета.
Омерзение и ужас, охватившие меня и исчезнувшего Герберта Уэста, нельзя передать словами. Меня и теперь бросает в дрожь при мысли о случившемся, пожалуй, даже сильнее, чем в то утро, когда мой друг пробормотал сквозь бинты: «Черт побери, труп был недостаточна свежим!»
III. Шесть выстрелов в лунном свете
Странно шесть раз подряд палить из револьвера, когда хватило бы и одного выстрела, но в жизни Герберта Уэста многое было странным. К примеру, не так уж часто молодому врачу, выпускнику университета, приходится скрывать причины, которыми он руководствуется при выборе дома и работы, однако с Гербертом Уэстом дело обстояло именно так. Когда мы с ним, получив дипломы, стали зарабатывать на жизнь врачебной практикой, мы никому не признавались, что поселились здесь потому, что дом наш стоял на отшибе, неподалеку от кладбища для бедняков.
Подобная скрытность почти всегда имеет под собой причину, так было и в нашем случае. Наши требования диктовались делом нашей жизни, явно непопулярным у окружающих. Мы были врачами лишь с виду, на самом деле мы преследовали великую и страшную цель – ибо Герберт Уэст посвятил себя исследованию темных и запретных областей неведомого. Он намеревался открыть тайну жизни и научиться оживлять хладный кладбищенский прах. Для опытов такого рода требуется не совсем обычный материал, точнее, свежие человеческие трупы, а чтобы пополнять запас этих предметов, следовало поселиться поближе к месту неформальных захоронений, не привлекая при этом ничьего внимания.