Первые три комнаты были небольшими и не содержали ничего интересного.
Четвертая комната была гораздо большего размера. Здесь было несколько столов, баки, газовые горелки, различные инструменты, на столах в беспорядке разбросаны книги, вдоль стен – бесконечные ряды полок, – уставленных банками и бутылями. Казалось, хозяин этой комнаты только что вышел отсюда. Вот она – тайная лаборатория Чарльза Варда! И, без сомнения, эта комната некогда была лабораторией Джозефа Карвена.
Доктор Виллетт зажег несколько масляных ламп, резервуары которых были наполнены еще Чарльзом, и стал с интересом осматривать комнату. На полках стояло множество различных химических реактивов, По их названиям доктор решил, что интересы молодого Варда лежали главным образом в области органической химии. В лаборатории стоял также стол для анатомического вскрытия, но в общем по характеру научного оборудования нельзя было сказать в точности, чем именно занимался Вард. Осмотрев комнату, доктор почувствовал даже некоторое разочарование: ничего, что могло бы объяснить, почему Чарльз потерял рассудок. Среди лежавших на столе книг доктор увидел старинное издание сочинения Бореллия и очень удивился, когда увидел, что Вард подчеркнул тот же пассаж, который полтора века назад так напугал доброго мистера Мерритта. Тот экземпляр, должно быть, пропал вместе с другими книгами по оккультным наукам во время нападения на ферму. Из лаборатории вели три двери, и доктор поочередно открыл каждую. Две вели в небольшие склады; Виллетт внимательно осмотрел их содержимое. Его особое внимание привлекло несколько рядов поставленных друг на друга полусгнивших и почти целых гробов, и доктор содрогнулся при виде прибитых к ним табличек, несколько надписей на которых он сумел разобрать. В этих помещениях были также целые кипы самой разнообразной одежды, несколько совершенно новых, крепко забитых гвоздями ящиков, которые он не открыл из-за недостатка времени. По мнению доктора, самым интересным из всего, что он там нашел, были странные предметы, которые, очевидно, представляли собой остатки лабораторного оборудования старого Карвена. Они, правда, пострадали не только от времени, но и от рук участников набега, но было видно, что это оборудование для химических опытов, применявшееся в XVII веке, в георгианский период.
Третья дверь вела в просторное помещение, стены которого были целиком заставлены шкафами, а в центре стоял стол с двумя большими масляными лампами. Виллетт зажег их, и в ярком свете стал внимательно оглядывать окружавшие его бесконечные шеренги полок. Верхние были пусты, остальные сплошь набиты странными свинцовыми сосудами двух типов: одни высокие и без ручек, словно греческие «лекитос» – кувшины для масла, другие с одной ручкой, широкие и низкие. Все были закупорены металлическими пробками и испещрены загадочными символическими барельефами. Доктору бросилось в глаза, что сосуды расставлены в строгом порядке: все высокие сосуды разместились на полках с одной стороны комнат, где была прибита деревянная доска с надписью «Смодев», низкие – с другой стороны, отмеченные надписью «Маепа». На каждом сосуде, кроме нескольких опрокинутых, очевидно, пустых, в беспорядке разбросанных на одной из верхних полок, была бирка с номером, вероятно, обозначающим соответствующий номер каталога. Виллетт решил непременно отыскать этот каталог. Но сейчас его больше интересовало, чем, кроме формы, разнятся между собой сосуды. Он наудачу открыл несколько высоких и низких кувшинов, чтобы получить представление о их содержимом. Но в каждом из них было одно и то же: немного тонкого, словно пыль, порошка разных цветов – серого, светло-зеленого, тускло-коричневого или белого. Содержимое разных сосудов различалось лишь по цвету, причем невозможно было заметить какой-либо закономерности. Голубовато-серый порошок мог стоять рядом со светло-розовым, некоторые сосуды, – безразлично, высокие или низкие, – содержали совершенно одинаковый порошок. Самым примечательным было то, что порошок ни к чему ни прилипал. Виллетт опрокинул один из сосудов себе на ладонь, чтобы поближе рассмотреть его содержимое, но когда высыпал его обратно, не увидел на руке никаких следов порошка.
Доктор никак не мог понять вначале, что означают слова «Кустодес» и «Материа», и почему сосуды разного вида так тщательно отделены друг от друга и помещены отдельно от стеклянных банок, хранящихся в соседней комнате. И вдруг в памяти доктора словно вспыхнуло воспоминание. «Снводея», «Маепа» – латинские слова, означающие «Стражи» и «Материю». Конечно, он много раз встречал слово «стражи» в недавно полученном на имя доктора Аллена письме от человека, утверждающего, что он – проживший мафусаилов век Эдвард Хатчинсон.
Одна фраза из этого письма запомнилась доктору почти буквально: «Нет необходимости держать Стражей наготове, и будет меньше найдено в случае Неприятностей, как вам слишком хорошо известно». Что бы это могло значить?
Погоди-ка, – сказал он себе, – не упоминались ли эти «стражи» еще где-нибудь? Доктор никак не мог припомнить, где и в какой связи встречал он это слова. И вдруг его осенило. В то время, когда Чарльз еще не был таким скрытным, он много рассказывал о дневнике Элеазара Смита. В том месте дневника, где говорилось о том, как Виден и Смит наблюдали за фермой Карвена, встречалось упоминание о разговоре, подслушанном ими перед тем, как старый колдун стал полным затворником, укрывшимся от людей в подземном лабиринте. Смит писал, что они слышали о каких-то пленниках, которых Карвен держал в подземелье, и о стражах этих пленников. Эти «стражи», по словам Хатчинсона или его аватара, не были у Аллена «наготове», то есть, воссозданными в своем первоначальном виде. Значит, они хранятся в виде порошка, золы, или «солей», в которые эта банда колдунов превращала бесчисленные человеческие трупы или то, что от них осталось.
Так вот что хранилось в этих «лекитос»: чудовищный результат богохульных ритуалов и преступных деяний, рак, который должен был помимо своей воли покориться могущественным заклинаниям и, получив новую противоестественную жизнь, защищать своего мучителя и приводить к повиновению непокорных! Виллетт содрогнулся, подумав о том, какой порошок пересыпал из ладони в ладонь. На минуту им овладела слабость и он готов был бежать, сломя голову, из этого подземного хранилища ужасных полок, на которых стоят молчаливые, но, может быть, наблюдающие за ним часовые.
Потом доктор подумал о «материале», содержащемся в мириадах низких широких сосудов. Тоже прах, «соли», но чей: прах? О господи! Трудно себе представить, что в этой пещере собраны останки великих мыслителей, ученых и философов Земли от глубокой древности почти до наших дней, похищенные этими чудовищами из могил и склепов, где они должны покоиться в мире. Неужто должны они повиноваться воле безумца, задумавшего извлечь все их знания и мудрость для исполнения своего ужасного замысла, от которого будет зависеть,. как писал несчастный Чарльз, «судьба всей человеческой цивилизации, всех законов природы, может быть, даже Солнечной системы и всего мироздания»? . А Маринус Бикнелл Виллетт играл их прахом!
Немного успокоившись, доктор снова начал внимательно разглядывать комнату. Заметив небольшую дверь в противоположной стене, он подошел к ней и стал изучать знак, небрежно начертанный над ней. Этот простой символ наполнил его душу смутным страхом, ибо его друг, хрупкий, вечно погруженный в свои мечты Гендолф Картер, однажды нарисовал такой же знак а бумаге и объяснил, чего следует ожидать, – увидев его в темных безднах сновидений.