Дверь дома номер шесть, расположенного на другой стороне, открыла женщина с ядовито-зеленой косметической маской на лице и с полотенцем на голове.
– Простите, но это единственное средство от похмелья, – объяснила она резким, сильным голосом. – Вы из полиции, верно? Ходите по домам, но при этом не похожи на «Свидетелей Иеговы». Если я вас впущу, вы затопчете мне весь пол, да? Я как раз жду одного типа, чтобы покрыл мне лаком паркет в коридоре, а на нем остаются следы. Я Хизер Аллен. – Приглашая их в дом, она протянула руку для приветствия, но тут же отдернула ее и стала дуть на ногти. – У вас чудесный лак, мне кажется, я еще не видела такого оттенка.
– Его перестали выпускать в пятидесятые, – призналась Лонгбрайт, пряча руки. – Приходится специально заказывать у театральных поставщиков.
Это был первый случай, когда на лак обратили внимание.
– Как необычно! Что вам предложить? Полагаю, вы не пьете на службе, а у этого малого, судя по его виду, нос еще не дорос. – (Теперь Бимсли пришла очередь конфузиться.) – Я плохо знала старую леди – вы ведь о ней всех расспрашиваете? Правда, пару раз я оказывала ей услуги. Сама она из дому не выходила. Ее брат купил ей такую маленькую моторизованную штуку вроде коляски, но она ею не пользовалась. Не знаю почему – скорость этой коляски не превышает восьми миль в час.
Уловив в щебетании женщины призвук истерии, Лонгбрайт мысленно сделала еще одну заметку: эта проводит слишком много времени в одиночестве и хочет показать окружающим, что у нее все тип-топ.
– Когда вы в последний раз оказывали ей услугу?
Хизер Аллен на мгновение задумалась, заправляя блестящий каштановый локон под полотенце.
– Перед уик-эндом – кажется, в пятницу – она сказала, что ей нужен хлеб.
– Как?
– Что значит – как? – встревожилась миссис Аллен.
– Как она могла вам это сказать? Вы к ней заходили?
– О нет, что вы… Просто был хороший день, и она стояла у задней двери.
– Неужели она больше ничего не говорила? Только попросила вас купить хлеба?
– Нет, хотя… нет, точно нет. Нет-нет. Я уверена, она больше ничего не говорила.
Лонгбрайт что-то почувствовала:
– Не говорила ли она, к примеру, что чем-то обеспокоена? Может, ее что-то тяготило?
– Ну, это как сказать…
Миссис Аллен стала незаметно теснить гостей к выходу. Лонгбрайт отступила, отмечая про себя склонность хозяйки к агрессии.
– То есть? – обратилась сержант к миссис Аллен.
– В общем, было три письма. Полагаю, вам о них уже рассказали.
– Может, вы мне расскажете?
– Но это меня совсем не касается. – Явно паникуя, хозяйка заговорила на повышенных тонах.
– Все, что вы скажете, будет сохранено в строжайшем секрете, – заверил ее Бимсли.
– Это казалось таким ребячеством – не ей, конечно же… В ее почтовый ящик подбросили какие-то расистские письма. Вроде бы времена таких писем прошли…
– Откуда вы об этом узнали?
– Понятия не имею. Может, она сама мне сказала, а может, кто из соседей, а вот когда – не помню. Я этих писем не видела.
– Она знала, кто их писал?
– Не думаю. То есть у нее вообще не было знакомых.
– Надеюсь, вы сообщите нам, если всплывут какие-то подробности.
Лонгбрайт достала еще одну визитку, хотя и была совершенно уверена, что миссис Аллен не позвонит. У иных людей недоверие к полиции – род инстинкта, с которым не справиться при всем желании. И все-таки Дженис нравилось заглядывать в дома к очевидцам. Например, дизайн этого жилища был слишком спокойным и безликим, в особенности для женщины, предпочитающей леопардовую расцветку.
– Ну же, поторапливайся, – подстегнула Лонгбрайт напарника, когда они снова вышли под дождь. – Пора назад, в офис. Время заметок и зарисовок.
– Но я не делаю зарисовок. А заметки вроде бы по твоей части.
– Мистер Брайант хочет посмотреть, на что способен ты.
– Но у меня жуткий почерк, – запротестовал Бимсли, едва не налетев на дерево.
– Та же проблема была у Джеймса Джойса. Ничего, справишься.
Артур Брайант знал Лондон слишком хорошо.
Он был специалистом в этой области еще с детства, поскольку здесь сходилось так много притягательных и таинственных тем. Спустя годы Брайант оказался хранилищем бесполезной информации. Он помнил, что случилось в «Слепом нищем» (Малыш Ронни Крей убил Большого Джорджа Корнелла тремя выстрелами в голову) и где лысеющий Джек Маквити по прозвищу Шляпа был найден мертвым в своем «форде-зефир» (Сейнт-Меричерч-стрит, Родерхайт), помнил, как владелец «Маркса и Спенсера» уцелел после покушения, устроенного Карлосом Шакалом в Куинс-Гроув (пуля отскочила у него от зубов), и где пекут недурные пироги с патокой («Оранжерея», Кенсингтон-Палас). Он знал, что Махатма Ганди останавливался в Боу, Карл Маркс – на Дин-стрит, Форд Мэдокс Браун [11] – в Кентиш-Тауне, знал, что на Освальда Мозли [12] однажды напали на Ридли-роуд еще до того, как там открылся рынок, что в Ноттинг-Хилле когда-то был ипподром, что лондонский дельфинарий в семидесятые годы находился на Оксфорд-стрит и что рыбная палатка Толстяка Айзекса все еще работает в Олдгите. По какой-то причине Брайант помнил и то, что квартира Джона Стида из «Мстителей» на самом деле располагалась в Дьючесс-Мьюз, W1. Увы, проку от всех этих знаний было не много, – напротив, он только кренился под их грузом.
Но Брайант не чувствовал усталости, хотя уже близилась полночь. Порой ему случалось вздремнуть днем, но он почти никогда не ложился раньше двух часов ночи, а вставал всегда в шесть утра. С возрастом пришла бессонница; он не мог спать – боялся покинуть этот мир, не совершив напоследок ничего значительного.
Лонгбрайт распечатала опросы жителей Балаклава-стрит со своей электронной штуковины и предусмотрительно оставила экземпляр распечатки на столе Брайанта, зная, что он будет работать в ночь. И Артур в долгу не остался: утром на новом столе Дженис лежала розовая роза – ее любимый сорт, носящий имя певицы пятидесятых Альмы Коган.
Брайант изучал имена в списке, массируя мешки под глазами. Опрошены семь жильцов из десяти плюс два человека в саду за домом плюс заявление от брата, при этом никаких незнакомцев или необычных происшествий в воскресенье вечером – ситуация близка к тупиковой. У старой дамы не было ни друзей, ни, по-видимому, врагов, если не считать автора расистских писем, – впрочем, о нем упомянула одна только миссис Аллен. Финч уже осмотрел тело и не обнаружил ничего подозрительного, кроме ушиба на затылке, слишком незначительного, чтобы вызвать какой-либо серьезный эффект, и большого количества мутной воды в горле – явно не из чистого лондонского водопровода, но из какого-то грязного источника, который они надеялись установить в ходе экспертизы. Но что же это могло быть? Ей влили это в горло насильно? Дождевая вода? Но зачем? Брайант зажег трубку, виновато косясь на табличку «Не курить», с умыслом прикрепленную над его столом, и попытался представить, что же все-таки могло произойти.