Он подошел к Бартону, сжал его в объятиях так, что тот едва не испустил дух, отпустил, пожал руки остальным, заставив их корчиться от боли. Повернулся и поплелся прочь.
Руах, держась за онемевшую руку, прошептал:
— Ваша затея бесплодна, Бартон. Разве вы не понимаете, что можно плыть по этой Реке хоть тысячу лет и все равно быть в миллионе миль, если не больше, от ее конца? Я тоже остаюсь здесь! Мои соплеменники нуждаются во мне! Кроме того, Спрюс четко дал понять, что мы должны стремиться к духовному совершенству, а не бороться с Теми, кто дал нам возможность существовать.
На смуглом лице Бартона сверкнули зубы, он поднял чашу, как будто она была оружием.
— Я не просил помещать меня сюда! Как и не просил рождения на Земле! И я не намерен раболепствовать перед чьими-то предписаниями! Я намерен во что бы то ни стало отыскать истоки этой Реки. Разве вам это не интересно? И даже если я не сделаю это, то, по крайней мере, получу удовольствие и очень многое узнаю по дороге.
Вскоре жители долины начали появляться из дверей своих хижин, спотыкаясь и позевывая, потирая опухшие лица. Руах не смотрел на них, он глядел на то, как тугой парус гнал против течения Реки небольшую бамбуковую лодку. За рулем стоял Бартон. Он обернулся только один раз и помахал чашей. Солнце заиграло на ней множеством сверкающих зайчиков.
Руах подумал, что Бартон, наверное, действительно счастлив тому, что его вынудили принять подобное решение. Теперь он сможет избежать проклятой ответственности — управлять этим маленьким государством. Бартон теперь волен поступать, как ему заблагорассудится! Теперь он волен выйти на путь величайшего из всех его приключений.
— Я полагаю, что так будет лучше, — прошептал сам себе Руах. — Человек может найти в дороге спасение, если он к этому стремится… Впрочем, спасение можно найти и сидя дома. Это зависит только от человека. А тем временем я, подобно персонажу Вольтера — как там его звали?.. Земные имена начинают ускользать от меня… — буду ухаживать за своим маленьким садиком.
Он с затаенной завистью смотрел вслед Бартону, но боялся признаться себе в этом.
— Кто знает?.. Может быть, он когда-нибудь встретится с Вольтером?..
Он вздохнул, а затем улыбнулся:
— Но с другой стороны, Вольтер может в любой момент оказаться в моем государстве! В любой день он может объявиться возле меня!
— Я ненавижу тебя, Герман Геринг!
Голос то поднимался до крика, то застревал, словно зуб шестеренки его сна сцеплялся с зубцами сна другого человека, прокручивался по нему, а затем снова выходил из зацепления.
Покачиваясь на гребне пульсирующего гипнотического состояния, Ричард Френсис Бартон знал, что видит сон. Но ничего не мог поделать с этим.
К нему вернулся тот первый его сон.
Все было как в тумане. В свете вспыхнувшей молнии он увидел себя в невообразимой камере. В той необозримой камере с плавающими телами. Еще одна вспышка — безымянные Опекуны находят его и возвращают ко сну. Затем короткие обрывки сна, виденного им перед настоящим Воскрешением на берегах Реки.
Бог — красивый старик в одежде джентльмена средней руки викторианской эпохи с соответствующим достатком и воспитанием — тыкал ему под ребра стальной тростью и говорил, что он должен за плоть.
— Что? Какую плоть? — удивился Бартон, смутно сознавая, что он бормочет во сне.
— Плати! — приказал Бог. Его лицо расплылось, затем на нем начали проявляться черты самого Бартона.
Пять лет назад, в том первом сне, Бог не ответил. Теперь же он сказал:
— Сделай свое Воскрешение достойным потраченного мною времени, ты, болван! Мне стоило гигантских расходов и еще более гигантских страданий дать тебе и всем этим ничтожествам, этим ничего не стоящим идиотам, вторую возможность!
— Вторую возможность чего? — опять удивился Бартон. Он ощутил страх перед тем, что мог ответить Бог. И почувствовал огромное облегчение, когда тот, Кто всех отец не ответил ему. Один глаз этого Яхве-Одина пропал, и из пустой глазницы ослепительно сияло адское пламя. Затем Бог исчез, нет, не исчез, а трансформировался в какую-то огромную серую башню цилиндрической формы, возвышающуюся из серого тумана, ниже которого ревело море.
— Чаша! — Он снова увидел человека, который рассказал ему о Большой Чаше. Этот человек слышал об ней от другого, тому рассказала об этом женщина, которая в свою очередь услышала это от… и так далее. Большая Чаша была одной из легенд, которые рассказывали миллиарды людей, живших на берегах Реки, извивающейся подобно змее вокруг планеты от полюса до полюса, вытекая из чего-то недостижимого и впадая в нечто недоступное.
Человеку или неандертальцу, неизвестно, удалось пройти через горы на северный полюс. И он увидел Большую Чашу, Черную Башню, Туманный Замок, как раз перед тем, как споткнуться. А может быть, его толкнули. Он упал в холодную речную воду, безумно крича. Упал в воду, скрытую до этого туманом… и умер. Но этот человек пробудился где-то на берегах Реки. Как известно, здесь не было вечной смерти, хотя жалила она столь же мучительно.
Он рассказал о том, что видел. И рассказ этот начал путешествовать вдоль Реки быстрее парусной лодки.
Вот поэтому Ричард Френсис Бартон, вечный пилигрим и странник, страстно желал взять штурмом этот таинственный бастион Большой Чаши. Он обязательно должен раскрыть тайну Воскрешения и тайну планеты, поскольку он был убежден, что существа, перестроившие эту планету, также возвели и Башню.
— Умри, Герман Геринг! Умри и оставь меня в покое! — кричал какой-то человек по-немецки.
Бартон открыл глаза. Он ничего не мог различить, кроме бледного сияния многочисленных звезд сквозь открытое окно в дальнем конце хижины.
Он перевел взор на что-то темное внутри помещения, где спал. Это были Питер Фригейт и Логу, спящие на циновках у противоположной стены. Он повернул голову и увидел белое полотнище, на котором спала Алиса. Ее бледное лицо было повернуто к нему, и темная копна волос разметалась по земле рядом с циновкой.
В этот вечер одномачтовая лодка, на которой он и трое его спутников плыли по Реке, причалила к мирному берегу. Маленькое государство Совьерия было населено большей частью англичанами шестнадцатого века, хотя главой его был американец, живший в конце восемнадцатого и начале девятнадцатого веков. Джон Совьер, основатель «потерянного штата» Франклина, ставший потом штатом Теннесси, встретил Бартона и его спутников с распростертыми объятиями.
Совьер и его народ не признавали рабства и не задерживали гостей дольше, чем они сами того хотели. После того, как он разрешил путешественникам наполнить чаши и поесть, Совьер пригласил их на пирушку. Она была устроена в честь празднования Дня Воскрешения. После этого он провел их на постоялый двор для гостей.
Бартон обычно засыпал очень быстро, но сейчас никак не мог уснуть. Все остальные уже начали глубоко дышать и похрапывать, а его еще долго не могла сморить усталость. После ужасного кратковременного сна, показавшегося ему вечным, он проснулся, услышав голос, вплетавшийся в его сновидения.