На этот раз в одной из кружек было пиво. Он его не терпел и обменялся с Фригейтом на вино. Сама пища напоминала Бартону мексиканскую кухню, однако на лепешках-тортильях вместо говядины лежало мясо черепахи. Впрочем, оно оказалось вполне съедобным.
За едой Бартон принялся расспрашивать туземцев. По их рассказам он заключил, что эти люди являлись предками мексиканских индейцев и когда-то населяли долины северо-западной части страны. На острове обитали представители двух племен, говоривших на близких наречиях примитивного языка. Они жили в мире между собой и создали общую культуру.
По гипотезе Бартона, именно этих людей в его время индейцы пима называли хохокамами — старейшими. Они процветали в местах, которые белые переселенцы знали как Долину Солнца. Там, в Аризоне, была основана деревушка Финикс, превратившаяся в конце двадцатого столетия, как слышал Бартон, в город с миллионным населением.
Сами индейцы называли себя «ганопо». В своей земной жизни они были весьма трудолюбивы. Этот народ строил длинные ирригационные каналы с каменными и деревянными трубами и сумел превратить засушливую пустыню в цветущий сад. Затем они неожиданно исчезли, и археологи не могли понять причин. Выдвигались самые различные теории; наиболее распространенная предполагала нападение с севера воинственных племен, уничтоживших всю популяцию хохокамов. Но подтверждения найти не удалось.
В свое время Бартон тоже надеялся решить эту загадку, однако ему, как и прочим, не повезло. Островитяне не многое могли ему поведать — они жили и умерли раньше, чем их страну постигла катастрофа.
Той ночью они долго сидели у костра, рассказывали свои легенды, порой — непристойные или нелепые, и покатывались при этом со смеху. Бартон поведал им пару арабских сказок, предельно упростив свои истории и избегая непонятных подробностей. Но этим людям был чужд смысл приключений Аладдина с его волшебной лампой. Тогда он рассказал им историю про Абу Гасана, испортившего воздух.
Арабы-кочевники очень любили эту сказку. Бартон частенько сиживал с ними у костра, в котором пылал кизяк, и слушал о приключениях незадачливого купца.
Абу Гасан был бедуином, порвавшим с жизнью кочевника ради карьеры торговца в йеменском городе Каукабан. Он разбогател, а после смерти первой супруги друзья уговорили его вновь жениться. Сопротивлялся он недолго и дал согласие на свадьбу с молодой красивой женщиной. Пир был на славу, угощали и пловом, и шербетами, подавали ягнят, фаршированных орехами и миндалем, и целиком зажаренных верблюдов.
В конце концов жениха пригласили в покои, где его ожидала наряженная в роскошные одежды невеста. Он с достоинством поднялся с дивана — но, увы! Сытый и пьяный до отвала жених — о, ужас! — издал чудовищный звук — пустил ветры.
Услышав такое, гости быстро и громко заговорили между собой, делая вид, что не заметили публичного срама. Но Абу Гасан не снес позора, вышел вон, вскочил на лошадь и ускакал, бросив на произвол судьбы и дом, и состояние, и друзей, и невесту.
Он уплыл в Индию, где стал капитаном королевских телохранителей. Через десять лет его охватила такая жестокая тоска по дому, что он чуть было не умер. Тогда он отправился на родину под видом нищего факира. После долгих и опасных странствий Абу Гасан достиг своего родного города и сквозь слезы воззрился с холма на его башни и стены. Однако он не рискнул войти в него, желая прежде убедиться, что его позор забыт. Семь дней и семь ночей бродил он по предместьям, прислушиваясь к разговорам на улицах и рынках.
В конце концов он присел у дверей какой-то лачуги, раздумывая, не вернуться ли ему в город под своим именем. И тут Гасан услышал, как некая девушка спросила:
— О, матушка, назовите мне день моего рождения. Одна из моих подруг хочет предсказать мое будущее.
Мать ответила:
— О, дочь моя, ты родилась в ту ночь, когда Абу Гасан пустил ветры.
Больше несчастный ничего не слышал; он вскочил на ноги и бросился бежать, повторяя: «Здесь никогда не забудут день моего срама!»
И вновь он долго странствовал, вернулся в Индию и жил там как изгнанник, пока не умер, и была с ним милость Аллаха.
Эта сказка имела грандиозный успех. Бартон, однако, был вынужден предварить свой рассказ объяснением, почему бедуины считают позором вполне естественную физиологическую реакцию. По их обычаям все, кто слышал этот звук, должны притвориться, что ничего не произошло — иначе обесчещенный убьет любого из насмешников.
Поглядывая на Алису, Бартон заметил, что рассказ понравился и ей. Она выросла в консервативной и глубоко религиозной семье викторианской эпохи, ее отец был епископом, брат — бароном. По мужской линии Лидделы вели свой род от Иоанна Долговязого, сына короля Эдуарда; мать Алисы была правнучкой эрла. Но жизнь в Мире Реки и долгая связь с Бартоном заставили ее отказаться от многих предрассудков.
Затем он пересказал историю о Синдбаде-Мореходе, хотя и здесь пришлось приспосабливаться к жизненному опыту ганопо: они никогда не видели моря, поэтому Бартон превратил его в реку, а птица Рух, унесшая Синдбада, стала огромным золотым орлом.
Ганопо не остались в долгу, выложив легенды о совершенно непристойных приключениях своего героя — старого пройдохи Койота.
Бартон расспрашивал туземцев, пытаясь понять, как они связывают свою религию с реальностями здешнего мира.
— О, Бартон, — отвечал предводитель, — это вовсе не тот мир, в котором мы должны были очутиться после смерти. Это не та страна, где маис вырастает за день выше головы мужчины, где есть хорошая охота на кроликов, которых всегда настигают стрелы. Здесь мы не соединились ни с нашими женами, ни с детьми, ни с предками. Здесь нет духов гор и рек, скал и кустарников, они не бродят тут и не говорят с нами.
— Но мы не жалуемся. Здесь мы счастливее, чем в мире, из которого ушли. У нас много еды — еды лучшей, чем была там, и мы не должны тяжко трудиться, чтобы добыть ее. А ведь в прежние времена нам приходилось не раз вступать в бой, чтобы защитить свои поля. Нам хватает воды, мы ловим рыбу, не знаем лихорадки, убивавшей нас прежде. И потом, здесь нет болезней и старости, от которых мы теряли силы.
Тут предводитель островитян нахмурился, с его лица сошла улыбка и голос дрогнул от беспокойства.
— Скажи мне, странник, слышал ли ты о возврате смерти? Я говорю о вечной смерти. Мы живем на маленьком острове, и сюда приходит мало людей. Но от тех, кто здесь бывает, и от тех, с кем мы беседуем на берегу, мы слышим странные и тревожные вести. Люди говорят, что вот уже некоторое время ни один из умерших не поднимается вновь. Если человек убит, то он больше не проснется на далеком берегу рядом со своей чашей. Скажи, это правда или одна из сказок, которыми люди любят пугать других?
— Не знаю, — честно ответил Бартон. — Мы проплыли сотни миль, видели на своем пути несчетное число граалей и заметили то, о чем ты ведешь речь.
Бартон замолк, размышляя. Буквально на второй день после Великого Воскрешения начались воскрешения малые — или перемещения, как их обычно называли. Если человека убивали, если он кончал самоубийством или погибал от несчастном случая, то неизбежно на следующий день вновь оказывался живым — всегда в другом месте, не там, где обитал раньше, часто очень далеко, даже в другой климатической зоне.