— А мне фингал поставили! — встряла Люба.
— Почему, — продолжал Лешка, — нельзя было просто, по-человечески сказать… — Он замялся.
— Вот именно! — усмехнулась я. — Что сказать? Милый мой мальчик, у тебя не только жена, у тебя и мама беременная! Прошу любить и жаловать! Сто против одного, что ты долго не мог поверить в факт моего особого физического состояния.
— А кто бы мог? — выступила на защиту Лешки Люба.
— Я! — честно признался Олег. — Но не сумел.
И все-таки удирать не следовало! Еще бы пару месяцев, и у девочки не стало бы отца или он превратился бы в инвалида после инфаркта.
Теперь я успокаивающе похлопала Олега по руке.
— Хорошо, что мы вовремя приехали, — кивнула Люба. — Пока Игорь тебе зубы не выбил.
— Что-что? — повысил голос Олег.
— Этот козел!.. — возмутился Лешка.
— Он не козел! — воскликнула я. — Люба! Я же тебе русским языком объяснила! Зубы той женщине выбил муж, а не Игорь!
— Хороши здесь нравы! — хмыкнул Лешка.
— Да уж! — согласился Олег, налил себе вина и выпил.
«Вдруг он тоже, — с опасением подумала я, — как Игорь, каждый вечер к бутылке прикладывается? Ведь я плохо знаю его привычки и наклонности. Пусть пьет в меру. Но если заставит тюбик пасты после каждой чистки зубов снизу закручивать?
Я недолго выдержу! Глупости! Я выдержу все! Трудно тебе пасту закручивать? Приборы по секциям класть? Ради Олега? Легко!»
Люба ревновала меня к Игорю едва ли не больше, чем Олег. Как же! Ведь я к Игорю бросилась, а не к ней, дорогой подруге! Да и Лешка явно относился к Игорю без почтения и уважения, которых тот заслуживал хотя бы по возрасту.
— Он прекрасный человек, — рассказывала я об Игоре. — Только немножко, очень сильно жадный, патологический аккуратист, педант и, откровенно говоря, зануда.
— А в остальном «прекрасный человек»? — ухмыльнулся Олег.
— Ой, да он еще в молодости был чмо и чмо! — заявила Люба.
— У человека, который целое столетие пишет любовные письма, не рассчитывая на взаимность, — поставил диагноз Лешка, — не может быть в порядке с головой.
— Как вам не стыдно так об Игоре говорить! — воскликнула я.
Но вынуждена была замолчать, потому что официанты убирали грязную посуду и подавали десерт.
— Запрещаю вам любое слово хулы в адрес Игоря! — сказала я твердо и серьезно. — У человека был светлый идеал, гармония внутреннего и внешнего миров. А потом этот идеал приперся к нему жить! Да еще беременный идеал! И он, Игорь, не выставил меня за порог под благовидным предлогом! А предложил оформить отношения, чтобы у ребенка был отец и правильная фамилия! Хотел кроватку детскую купить! Для него это подвиг!
Отщипнуть от его тридцати тысяч в банке и купить кроватку!
— Ого! — сказала Люба. — В банке тридцать тысяч баксов! А говорят, в провинции бедно живут!
— Рублей, а не долларов, — уточнила я. — Он всю жизнь копит.
— Знаю таких, — кивнула Люба. — Деньги — на книжку, а вместо туалетной бумаги — газетка.
Молчу! — подняла она руки в ответ на мой грозный взгляд. — Святой человек! Приедем в Москву, поставим в храме свечку за его здравие!
— Люба!
— Сказала же, молчу!
— Девочки, не ссорьтесь! — попросил Олег, цитируя меня и очень точно подражая моей интонации. Именно так, насмешливо, я говорила несколько часов назад на кухне в квартире Игоря. — Хотя, по правде, чем меньше я буду слышать как о положительных, так и об отрицательных сторонах этого субъекта, тем крепче будет мой сон, — заключил Олег.
Мне не удалось их убедить в благородстве Игоря. В представлении Лешки, Любы и Олега никаких подвигов Игорь не совершил, потому что только дурак откажется от награды. Награда — это я. И я предпочла, выбрала Игоря, за что нет ему прощения. Ревность — такое же чудное и нелогичное чувство, как и любовь.
Чтобы опровергнуть миф о моей «наградное™», я принялась рассказывать, как торговалась на рынке, как втихомолку питалась хорошими продуктами, а Игорю подсовывала тухлятину. Я старалась говорить весело, с юмором, с шутками. Но никому, кроме меня, весело не было. На меня смотрели с жалостью, как на выписавшуюся из больницы страдалицу, которая мужественно шутит над своими страшными болезнями, над пережитым.
Не найдя понимания у собеседников, я переключилась на другую тему, краеведческую. Поведала об истории Алапаевска и его достопримечательностях.
— Ты все это успела посмотреть? Здорово! — одобрил Лешка.
Пришлось признаться:
— Ничего я не успела! Даже в Доме-музее Чайковского не побывала и в детском доме. С Алапаевском, как и с Майоркой, — подмигнула Любе, — знакома теоретически.
— Детский дом, — спросила Люба, — это такой музей?
— Нет, натуральный детский дом, где живут сироты.
— А зачем туда ходить? — допытывалась подруга.
Сказать им, что я рассматривала вариант воспитания моего ребенка в детдоме, было совершенно невозможно. Это означало не просто их унизить — сровнять с землей. Какой же я была дебилкой!
Способность приписывать хорошим людям плохие наклонности и качества надо рассматривать как психическое отклонение, именуемое идиотизмом.
— Хотела устроиться в детдом на работу, — пришлось соврать.
Мы поднимались по гостиничной лестнице.
Лешка впереди, я за ним, Люба с Олегом отстали. Я слышала обрывки их разговора, как Олег уговаривает Любу, совершенно ясно о чем.
— Ты в одном номере с Лешей, — говорил Олег, — с детства парня знаешь…
— А вдруг он храпит? — стойко защищала от мужских глаз мое нижнее белье подруга. — Нет, и не проси!
Люба так разошлась, что, когда мы подошли к номерам, Лешка чмокнул меня в щеку и, широко зевая, скрылся за дверью, а Олег взял меня за руку и потянул в сторону со словами: «Посидим немного в холле?» — схватилась за другую мою руку:
— Нет, уже поздно! Кире надо отдыхать!
Они тянули меня в стороны. Опять мои руки пользовались спросом. Я счастливо смеялась: кто перетянет? Победила Люба, обрушив на Олега упреки в незаботе о моем самочувствии. Он смотрел на Любу как на злейшего врага.
— Иди, я сейчас! — затолкала я подругу в номер.
— Три минуты! — родительским тоном позволила Люба.
Мы целовались дольше. Время остановилось, превратилось в одно мгновение, пронзительно прекрасное.
— Сколько можно ждать? — выглянула в коридор Люба. — Целуются! Как молодые! У вас еще вся жизнь впереди. Кира! Спать!