Вальяжный, осваивающий демократичные манеры начальник и его отлакированная жена приехали вечером «на часок», как они заявили. Дима и Женя провели подготовительную работу, и этот «часок» продлился до полуночи.
Стол почти напоминал витрину дореволюционного (1917 года) рыбного магазина или был чуть лучше послереволюционных (1991 года) «Даров моря» — замминистра питал слабость к омарам, севрюгам, копченым угрям и прочим морским (и большей частью заморским) деликатесам. Чиновные гости оценили добытый ассортимент, но Михаил Борисович скромно отмахивался, тяжело вздыхал, словно за границей его ждала исключительно скудная пища. Периодически бархатные глаза бывшего главного венеролога подергивались грустью, в них стояла некая печальная обреченность.
Люся же нервничала: не потому, что растрогалась страданиями отъезжающего, а потому, что ее настораживало выражение Димкиной физиономии. Точно такое — наивно хитрецкое — было у него лицо, когда Димка играл в студенческом театре гоголевского Городничего.
Сыну, кстати, судьба отвалила те таланты, о которых Люся мечтала в юности. Димка был отличным актером. Его Городничий в «Ревизоре» вопреки желаниям классика переиграл всех остальных персонажей — от спектакля у нас осталось впечатление, что Димкин герой ловко прикидывается и по каким-то только ему известным соображениям дурачит окружающих.
Люся проверила на кухне неподанные блюда на предмет пластиковых мушек и червяков, которые «мальчики» могли подбросить в еду. Когда гости отправились знакомиться с Жениной коллекцией бабочек, она осмотрела стулья. Накануне бабушке Оле подложили в кресло пищалку, которая издавала вульгарные звуки исхода кишечных газов. Бедная женщина едва не померла со стыда. А не померев, стала вдруг бормотать:
— Почему же запаха нет?
Люсины поиски ни к чему не привели. Но что-то назревало, явно назревало. Во время монолога слегка захмелевшего Михаила Борисовича, который объяснялся Люсе в любви и жаловался на горькую долю, бросавшую его на чужбину, лицо Димки совершенно умаслилось — хоть мед с него собирай, а Женя морщился и кашлял, что с ним всегда происходило, когда требовалось подавить смех.
Люся ерзала и плохо слушала своего-чужого мужа. Во время паузы — Михаил Борисович полез в карман за платком, чтобы утереть слезу, — она не очень деликатно вышла из комнаты и вызвала сыновей.
— Что вы задумали? — спросила Люся их строго.
— Мы? Задумали? — Изумление на Димкином лице могло обмануть кого угодно, но не мать.
— Клянусь, ничего, — прокашлялся Женя.
— Я же по вашим рожицам вижу. Что ты ухмыляешься, Димка?
— Трогательно. Папочка едет к своим деткам. Может, какой папочка и нас приголубит?
— Или все папочки вместе, — вставил Женя.
— Если вы подсыпали им слабительное, я вас самих три раза в день буду поить касторкой.
— Фи, мама, — скривился Дима, — подобный юмор — пройденный этап, болезни детства.
— А теперь какой у вас этап? Мальчики обиженно надули губы:
— Не надо думать о нас плохо. Мы Михаила Борисовича уважаем, ценим. Восхищаемся, можно сказать.
— Он нам все постельное белье оставил, — всхлипнул Женя.
— Я вас предупредила! — Люся погрозила пальцем. — Пеняйте потом на себя.
Мальчики переглянулись и весьма натурально изобразили оскорбленную невинность.
Они вернулись в комнату, где тема родительского долга получила новое развитие в речах замминистра.
— Часто, очень часто, — говорил он, — приходится сталкиваться не только с тем, что отцы плохо выполняют свой отцовский долг, но и вовсе не признают своих детей. Конечно, всякое может произойти в жизни. И дети рождаются нежеланными. Но! Если уж случилось — будь добр, раздели ношу, помоги воспитывать члена общества. А так мы, милостивые государи, подрываем всяческие основы бытия: родители бросают во младенчестве детей, а те их в старости. Рушится связь поколений, все, к черту рушится, что с Россией сделали…
Жена сообразила, что его уводит не в ту сторону, ткнула локтем в бок и вернула разговор на прежнюю колею:
— Мы недавно создали специальную генетическую лабораторию, которая как раз занимается установлением отцовства. По клеткам крови и ДНК. Совершенно новый и абсолютно объективный метод. Ошибки практически исключены.
— Что вы говорите? — восхитился Женя. — А в чем суть методики?
— Почему ты заинтересовался? — насторожилась Люся.
— С научной, исключительно научной точки зрения, мама. У Строевых вечный незапланированный приплод. Должны же и кобели нести ответственность.
— Участки ДНК уникальны, — рассеянно пробормотала ученая дама, — могут совпадать только у родственников. А кто эти Строевы?
— Наши родные, — ответил Дима, — по материнской линии.
Люся метала на них грозные взгляды.
— Попробуйте щучки фаршированной, — сказала она таким тоном, словно отправляла детей в угол, — остывает!
В дверь позвонили.
— Я открою, — поднялся Женя.
— Нет, я открою сама, — возразила Люся тем же строгим голосом.
Братья вполне могли, как уже бывало, развесить по городу объявления, и сейчас повалит народ делать попугаям прививки или понесут по десять рублей для участия в народной лотерее.
На пороге стояли два симпатичных паренька, двойняшки.
— Здравствуйте, здесь живет Михаил Борисович? — спросили они хором и с прибалтийским акцентом.
— Здесь. А вы кто?
— Мы по личному делу. Нам нужно поговорить с ним.
— О чем поговорить? — не отступала Люся. Подростки мялись, переглядывались.
— Мы хотели бы ему лично сказать.
— Нет, сначала скажите мне. Михаил Борисович занят.
— Может быть, мы в другой раз придем? — спросил один из близнецов.
— В другой раз не получится, — сказал, Люся, — завтра он уезжает.
— Далеко?
— Далеко и надолго, на всю жизнь. Так за чем он вам?
— Мы его дети.
— Кто-о? — хлопнула глазами Люся. — И Израиля?
— Нет, из Таллина.
— Да, — пробормотала опешившая Люся, — в Израиле мальчик и девочка.
Она была так поражена, да еще эти разговоры о детстве-отцовстве, что повела близнецов прямо в гостиную, не догадавшись вызвать бывшего мужа в другую комнату.
— Миша, к тебе. Из Таллина.
— Молодые люди, вы ко мне? — благодушно улыбнулся эмигрант. — Чем могу служить?
— Нам бы лучше наедине, — сказал один из юношей.
— Да какие секреты? — Михаил Борисович развел руками. — Здесь все свои, медики. Ну что там у вас?