Хотя рыли они не напрасно — биография Горлохватова представляла собой увлекательный материал. Он бы мог стать гвоздем номера, появись под заголовком «Как человек себя сделал» или «Из грязи — в князи».
* * *
Родители Бори Горлохватова были лимитчиками. Мать в семнадцатилетнем возрасте уехала из заштатного рязанского поселка городского типа в столицу, поступила в строительное ПТУ на маляра. Отец родом с Вологодчины, на московские стройки его завербовали в армии. Он был шофером, на большом «КрАЗе» возил железобетонные панели. Познакомились они в общежитии на новогоднем «голубом огоньке», долго не гуляли, расписались на двадцать третье февраля. Через девять месяцев родился Бориска.
Им повезло — дали комнату в семейном общежитии в Капотне. Стать полноценными москвичами светило в очень отдаленном будущем. Прописка временная, только через семь лет работы на одном предприятии давали постоянную. Потом десять лет ждать, чтобы получить право стать в очередь на квартиру. А сколько ждут москвичи квартиру, известно — бывает, по двадцать лет.
Семейное общежитие — двухкомнатная квартира на две семьи с маленькой кухней, отдельные ванная и туалет — мало отличалось от коммуналок, где обитали полноценные москвичи. Кроме главного: уверенности собственника в принадлежащем тебе имуществе и в завтрашнем дне. Они были людьми второго сорта, и Борька это рано понял.
В первый класс поступил, мать рано будила, чтобы помыться успел и позавтракать, ей с отцом на стройку к восьми. Боря в окно смотрел и удивлялся. Из подъездов соседних домов выходили школьники с ранцами, топали к автобусной остановке. Куда они в такую рань? Школа под боком, звонок на первый урок через час.
Как-то днем он подловил во дворе одного такого странного. Боря давно из школы вернулся, а этот только топал с ранцем.
— Ты! — перегородил Боря дорогу пацану. — Откуда? Почему в школу не ходишь?
— Хожу! — гордо ответил мальчишка. — Моя школа специальная английская в центре Москвы находится. На автобусе надо ехать, а потом на метро. И еще я на музыку хожу и в изостудию.
Что такое «изостудия», Боря не знал, уточнять не стал, набрал в рот слюны и плюнул на землю:
— За каким чертом?
Мальчишка презрительно скривился, кивнув на Борину школу. Большое типовое здание на фоне вечно дымящих труб нефтеперерабатывающего завода отлично виднелось с их двора, и тоже спросил:
— Ты там учишься? У нас два первых класса «А» и «Б» по двадцать человек. Правда, что у вас пять первых? «А», «Б», «В», «Г», «Д». — Он стал загибать пальцы.
Боря как раз учился в первом «Д». И в классе было сорок учеников, сидели тесно, некоторые по трое за партами.
Мальчишка, наверное с родительских слов, принялся говорить, что в Бориной школе плохие образование и контингент (этого слова Боря тоже не знал), опять хвастался изостудией и музыкой.
«Музыканта» Боря побил. Не сильно, больше в грязи извалял, чтобы не задавался.
А вечером слышал, как мать отцу про родительское собрание рассказывала. Учительница жалуется, что дети неразвитые. Она попросила их назвать деревья, которые растут в лесу. Вспомнили только дуб, а как выглядит береза, не представляют, об осине или сосне не слышали. Бориным родителям сетования учительницы казались глупостью. Для чего школа? Чтобы учить! Мы вам привели ребенка — учите, зарплату отрабатывайте. И не морочьте нам голову всякими дубами и березами.
Боря с родителями мысленно согласился. Ему никогда не читали книг, не рассказывали сказок, игрушки покупали раз в год на день рождения. За семь лет жизни Боря один раз побывал в центре Москвы на Красной площади, когда приезжала мамина сестра со своим сыном, Борькиным двоюродным братом. Посещение Мавзолея запомнилось долгим и нудным стоянием в очереди, лысый Ленин под стеклом никакого трепета не вызвал. Поразила брусчатка на площади — надо же! Вместо асфальта приволокли кучу кирпичей и друг к дружке уложили. Зачем? Делать идиотам было нечего!
Родители считали своим долгом кормить и одевать сына. Как бывает по-другому, Боря не представлял. Единственное, чего он хотел от родителей, — чтобы меньше пили.
Пили они ежедневно: по будням просто напивались, в выходные надирались до поросячьего визга. А что еще было делать? Приходили с работы в свою-чужую постылую квартиру-общежитие. На стройке наломались физически — это не книжки в библиотеке выдавать. Садились ужинать с бутылкой. Принимали на грудь — и становилось как бы все краше и веселее. Куда им податься? Ни огорода, ни хозяйства, ни увлечения. Стремление изменить свою жизнь тоже отсутствовало. В кино идти? По телевизору лучше посмотреть. В театр? Скукотища! На концерт эстрадный, конечно, можно иногда. Чтобы хвастаться перед знакомыми: «На Леонтьева ходили. Он такой маленький! От горшка три вершка, а по телевизору незаметно». И опять-таки, по ящику концерт удобнее смотреть. Лицо артиста можно крупным планом рассмотреть, а на сцене он далеко, букашкой прыгает.
Пока ужинали-выпивали, вечер наступил. С соседями языками, а то и кулаками сцеплялись, за мировую еще принимали — пора на боковую, утром на работу рано вставать.
Соседи Горлохватовых, тетя Люба, крановщица и дядя Вася, сварщик, тоже пили. Вместе с родителями те составляли ближайший круг Бори, и ему казалось, что живут они естественной и нормальной жизнью.
Исключения, как и родители, он ненавидел. Например, по их длинному коридору общежития в двенадцать квартир находились такие, что не пили, учились, придурки, в вечерних институтах, читали книжки и ставили в коридоре горшки с цветами для красоты. Борька эти горшки пинал, как футбольные мячи. Земля рассыпалась, ее затаптывали и выносили на подошвах до лестницы. В гробу он видел красоту! А народ перессорится, кому вне очереди коридор мыть. Мать и тетя Люба правильно кричали: «Кто горшки ставил, тот пусть и грязь убирает!»
С люмпенской злобой и завистью относились они к тем, кому быстро давали квартиры. В институтах не обязательно было учиться: для крепкого малопьющего труженика и в СМУ, и в управлении, и в тресте имелись жилищные фонды. Счастливчики не парились десятки лет в очереди. Они были хорошими работниками, ценными кадрами, которые начальство стремилось удержать на производстве. Борька этого не понимал, он видел несправедливость: кому-то дают, а нам нет; они — сволочи, а мы — обиженные.
В общежитии задерживались семьи вроде Горлохватовых, да еще новенькие подселялись, среди которых также происходил естественный отбор. Постепенно общежитие превращалось в клоаку, к началу девяностых годов процесс закончился: общежитие стало девятиэтажным рассадником пьянства и хулиганства.
Комната у тети Любы и дяди Васи была на четыре квадратных метра больше — восемнадцать против четырнадцати у Горлохватовых. Эти четыре метра, якобы незаконно отхваченные, служили вечным поводом для ссор. Впрочем, и другие находились в изобилии: кто воду в туалете не спустил, кто мимо горшка надул, кто кран должен чинить или окна на кухне на зиму заклеивать, чья очередь лампочку покупать или общий коврик в прихожую стелить — было бы желание, а повод для ругани отыщется.