— Да, да, вот. — Серж засуетился и протянул мне пакет с перевязочными материалами, которые он купил в аптеке.
Бинтов и пластырей хватило бы, чтобы обработать свору раненых собак.
— Не хотите ли выпить чаю или кофе, Катя?
— Я тороплюсь, и меня зовут вовсе не Катя.
— Строго говоря, я тоже не Серж. Мы будем ждать вас.
* * *
Александр Иванович, заведующий нашим травмпунктом, уже сидел в своем кабинете.
Он был милым стариканом, всех величал исключительно Танечками, Манечками, Юлечками и Петечками. В нашу работу совершенно не вмешивался, чертил графики дежурств вместо старшей медсестры, отвечал на звонки наших родственников и друзей, улаживал дела с вышестоящим начальством. В прошлом году мы отметили восьмидесятилетие Александра Ивановича. Почему многочисленные внуки и правнуки отправляли его на работу, я не знала. Хотя, с другой стороны, она, работа, была ему совершенно не в тягость и большей частью заключалась в двух занятиях — мирной дреме и разгадывании кроссвордов. С их помощью он пытался бороться со старческим слабоумием. Но силы уже были не равны — старый доктор хоть и помнил, как звали коня Дон Кихота, но здоровался со всеми по пять раз на день. Если уж случалась совсем большая запарка и заведующему приходилось идти на прием пациентов (что входило в его должностные обязанности), то толку от него было мало — за смену он принимал трех человек против моих двух десятков.
— Юлечка, детка, — приветствовал он меня, — как хорошо, что ты пришла пораньше. Видишь, какая очередь в коридоре?
— Александр Иванович, я принесла заявление об уходе, то есть о переводе на другую работу.
— Что ты! Что ты! — замахал он руками. — Как же я могу тебя отпустить? Оленька легла на сохранение. Петенька вышел на работу с таким запахом, с таким запахом, я уж велел ему валерьяночкой заглушить. Юленька, он до обеда только протянет, а потом опохмеляться пойдет, ты же знаешь.
— Александр Иванович, вы когда в наш травмпункт пришли?
— Уже лет десять, милочка, здесь тружусь.
— Вот и я об этом! Вы пришли сюда в семьдесят лет. А до этого были классным хирургом. Я помню, что говорили ваши ученики на юбилее. Обо мне подумайте! Неужели до седых волос я буду здесь прозябать и ничему толком не научусь?
— Юлечка, я все понимаю. Но ведь тебя своей преемницей видел, — канючил Александр Иванович.
Может быть, даже наверняка, он полвека назад был отличным хирургом, войну прошел, отделение потом возглавлял, но сейчас Александр Иванович, если его выдергивали из привычной дремы, заботился только о том, как бы побыстрее в дрему вернуться.
А дело пусть идет как-нибудь само собой.
Проблемы с несварением желудка его волновали гораздо больше, чем моя судьба.
— Не отпустите по-хорошему, — пригрозила я, — напишу заявление на все накопившиеся отгулы. А потом все равно уйду.
— Юлечка, напоследок подежуришь во вторник, пятницу и субботу?
— Ладно, — согласилась я, — но заявление вы подписываете прямо сейчас.
Александр Иванович мыслил короткими временными дистанциями: решил проблему с дежурствами на эту неделю — и отлично, до следующей еще надо дожить. Через неделю я могу изменить решение, или он что-нибудь придумает, привлечет старший и младший медперсонал, они взовут к моей совести. Но я стояла твердо: подписываете заявление сейчас — или завтра меня уже не увидите. Как и Александр Иванович, я знала, что моей твердости может надолго не хватить. Кряхтя, вздыхая и стеная, начальник подписал заявление.
* * *
Тяжесть наложенной на меня за дезертирство епитимьи мог оценить только наш брат травматолог — все дополнительные дежурства были ночными. Каждый третий пациент в это время суток пребывает в состоянии алкогольного опьянения. Бытует мнение, что бог пьяных опекает. Ничего подобного! Он от них решительно отворачивается, и пьяные сплошь и рядом оказываются под колесами автомобилей, ломают конечности, разбивают черепа и тонут в лужах. Плюс драки и поножовщина. Даже самый тихий алкоголик, добравшись с раной до травмпункта, может превратиться в злобного дебошира. Одурманенное сознание подстегивается видом крови, страхом, болью — и мы получаем неуправляемое агрессивное существо.
Не могу осуждать медиков, которые отказывают во врачебной помощи пьяницам (проспись, потом будем лечить), даже завидую им. Мы себе такой роскоши позволить не можем. Хочешь не хочешь, слушай пьяную брань (несколько раз я пластырем рты заклеивала матерщинникам), вдыхай перегар и врачуй раны. Особо буйных мы принимаем втроем — я, медсестра и охранник Ваня. Он грозит пациенту резиновой дубинкой, или скручивает его в бараний рог, или запугивает:
— Будешь рыпаться — без наркоза останешься! На живую заштопают!
Ваня понимает разницу между наркозом (которого у нас не может быть) и анестезией (которую мы применяем), но слово «наркоз», с его точки зрения, звучит убедительнее. Кажется, он даже приторговывает «наркозом» — приводит кого-нибудь без очереди и бросает многозначительно:
— Юль Александровна, это от меня, с наркозом!
Я послушно киваю, хотя в действиях своих ни в чем не отступлю от необходимого. Без Вани нам не справиться.
Последнее дежурство, заключительный аккорд моего травматологического бытия, прозвучал особенно мощно. К моему носу даже пистолет приставили.
Молодой человек (изрядно навеселе) с вывихом кисти ойкал и плакал, как ребенок.
С первой попытки вправить сустав мне не удалось — пациент дернулся от боли. В том моей вины не было — обезболивающее плохо действует на пьяных.
— Держи его, Ваня, — попросила я.
Охранник смело шагнул вперед.
— Голубчик, потерпите, это быстро, — успокаивала я плачущего парня.
— Нет! — вдруг истошно завопил он и выхватил здоровой рукой пистолет. — Всех перестреляю! Гады!
Я растерянно уставилась на дуло, нацеленное мне в нос, — неужели настоящий пистолет?
Ваня сразу понял, что оружие настоящее, и поднял руки:
— Спокойно! Мы сдаемся!
Молоденькая медсестра Наташа попятилась спиной к двери, распахнула ее и вывалилась в коридор.
На наше счастье, в этот момент в травмпункт прибыл наряд милиции освидетельствовать задержанного преступника. Забирая пистолет у парня, они чуть не вывихнули ему вторую кисть. Задержанный, которого они привезли с собой, воспользовавшись суматохой, попытался скрыться.
Милиционеры догнали его на улице и в сердцах подсветили глаз кулаком. А я в нарушение врачебных принципов написала в освидетельствовании: «Видимых повреждений не наблюдается», словно багровая гематома была невидима. Но кисть первому преступнику все-таки вправила, гипсовую повязку наложила. Милиция увезла обоих.
Приняв несколько спокойных больных, мы расслабились — мол, два снаряда в одну воронку не попадают, сегодняшнюю порцию нервотрепки мы уже получили. И жестоко ошиблись.