Рэй пытался становиться на ноги, и у него получалось, если приваливался здоровым боком к стене. Но сделать шаг не мог: обе раненые ноги подворачивались, и собака падала. Он скулил от боли и злости, снова пытался встать, Серж помогал, но как только отходил, Рэй падал. Начинал лихорадочно лизать розовый рубец на боку, покусывать ноги — очевидно, они немели.
Когда Рэй, глядя на меня и Сержа, щенячьим фальцетом, так не вязавшимся с его внушительной фигурой, требовательно и жалобно тявкал, — сделайте же что-нибудь! — у меня переворачивалось сердце и сжималось горло. В собачьем лае было столько несокрушимой веры в могущество человека, обиды на то, что мы это могущество не хотим использовать, и просто слезного вопля — помогите!
Будь на месте Рэя человек, я бы дала ему костыли и научила на них ходить. Обезножевшему фатально предложила бы инвалидную коляску. Но что я могла сделать для собаки? Как-то ночью, когда я раздумывала о судьбе четырехногого пациента, мне пришла в голову мысль сделать для него помочи.
На следующий день я объяснила Сержу идею: пропускаем за передними и перед задними лапами собаки большие полотенца, становимся по бокам, концы полотенец берем в руки и слегка приподнимаем Рэя, уменьшая таким образом нагрузку на ноги.
Вначале собаке решительно не понравились наши действия. Рэй недовольно лаял на Сержа, а повернув голову ко мне, рычал и скалился. Но мы стояли на своем:
— Вперед! Шагай! Рэй, двигайся! Иди!
Сорок минут мучений — и собака зацокала кончиками когтей по паркету, верно переставляя ноги. Но как только мы убрали подпруги, рухнула на пол. И снова бередящее душу тявканье: я хочу ходить, бегать, сделайте же что-нибудь!
Два следующих дня мы учили собаку ходить на доморощенном тренажере, но эффект был тот же — самостоятельно пес не передвигался. Дальнейшее мое участие в судьбе Рэя смысла не имело — я ничего не могла для него сделать. Присела рядом, погладила мохнатую голову:
— Держись, чемпион!
Легко сказать — держись. Кому он нужен, беспомощный инвалид? За человеком, прикованным к постели, ухаживать ой как нелегко, а тут — собака молодая. Взять его к себе? И десять лет за ним подстилки выносить? Хорошенькая перспектива. А слоняться вечерами по квартире, изнывать от скуки и крахмалить белье до бумажного хруста — привлекательнее?
Чего проще: обсудить будущее собаки с ее хозяином. Но все, что проще — это не к Сержу. Мы общаемся почти десять дней, несколько раз вступали в болезненный физический контакт — бились лбами, оперируя собаку и таская ее на полотенцах, но мы так же далеки друг от друга, как и в тот день, когда я испугалась Рэя.
Говорим только о собаке, о ее болезни, уходе за ней, но между нами нет контакта, который всегда так легко возникает между врачом и родственником пациента. Вряд ли вообще существуют люди, с которыми Серж быстро сойдется. Ну, может быть, какой-нибудь английский лорд будет приближен — для тренировки снобизма.
Несмотря на свое среднеарифметическое лицо, Серж легко демонстрирует, что он-де не замухрышка, а белая кость и голубая кровь. После каждого визита («людного» врача для дорогой собачки) у меня было ощущение, что следом придет маникюрша и раболепно склонится над его ногтями, полируя их бархотками. А затем он отправится играть в гольф. Не знаю, где в заснеженной Москве Серж находит лужайки, но клюшки для гольфа я у него видела.
В грубияне Октябрьском больше человеческой теплоты, чем в замороженно вежливом Серже. Его хорошие манеры настолько архаичны, что отдают издевательством. Скажем, звонит телефон. Серж поднимается и обращается ко мне:
— С вашего позволения?
— Что? — недоуменно спрашиваю я.
— С вашего позволения я отвечу по телефону?
Конечно, подмывает нахально заявить: «А не позволяю!» — но я только молча киваю. Спрашивается: не можешь ли ты просто извиниться и взять трубку? Подумаешь, какой фон-барон, мистер-твистер через речку дристер. Неудивительно, что тебя жена бросила, — допек ее, наверное, средневековым чванством.
Я разговаривала с ним холодно, как диктовало мое пролетарское происхождение (мама — бухгалтер, тетушка — медсестра), и даже снисходительно небрежно, что легко давалось, так как я большей частью учила и объясняла. Натянула совершенно не свойственную мне личину высокомерной докторши и выйти из образа не могла.
Серж, безусловно, мог вызвать интерес у женщин из беличьей породы: тех, что любят грызть орешки, и орешки не простые — у них скорлупки золотые. Я к чужому богатству равнодушна. Чего не могу сказать о снобах, которые взирают на тебя, снимающую сапоги (ему же уличную грязь в квартиру не хотела нести), с таким видом, словно ты юбку задрала и чулки подтягиваешь. Тапки домашние он, кстати, мне потом купил, но ошалелого взгляда на мои ступни никогда не забуду.
Отношение Сержа к моей персоне я легко просчитала по его фразе из редкой сцены «попытка хождения боярина в народ».
Серж заявил:
— Я восхищаюсь, Кэти, что такая хрупкая и изящная девушка, как вы, обладает столь мужественной профессией.
На первый взгляд, все нормально, почти комплимент. Но только на первый взгляд!
Разберем дословно. «Восхищаюсь» — точнее сказать, «поражаюсь» — слово, имеющее как положительное, так и отрицательное значение. Почему выбираем отрицательное, объясняю дальше. «Хрупкая, изящная» опускаем, потому что соответствует действительности и роли не играет. Ключевая точка — «мужественная профессия». Для большинства людей «хирург» звучит почетно и благородно.
Но Серж ассистировал мне, когда штопали Рэя. А всякий обыватель, случайно обнаружив, что вспоротое человеческое нутро мало отличается от нутра свиньи, например, или увидев хирургические инструменты травматолога — дрели, стамески, ножовки, болты, отвертки и прочее, — впадает в ужас и смотрит на хирурга, работающего в полном смысле слова по руки в крови, не иначе как на живодера и костолома. Вот и я за неуклюжим комплиментом Сержа разгадала: «Фи, мадемуазель, не куртуазные у вас занятия».
Я так долго рассказываю, с какими настроениями наносила свой последний ветеринарный визит, потому что странная семейка задела меня за живое: к черному зубатому пациенту я привязалась, а его хозяин вызывал у меня душевные парестезии. Это термин из неврологии. Когда у вас с рукой или ногой творится неладное — то немеет, то иголками покалывает, то мушки по ней бегают, — говорят о парестезиях.
Серж приглашал меня на чашку чая или кофе в конце каждого посещения, а после моего отказа не настаивал на приглашении. Все та же игра в хорошее воспитание: он в глубине души рассчитывал на мой отказ, я вежливо подыгрывала. Но в последний визит правилу изменила — надо было обсудить будущее Рэя.
Кухня у Сержа мало походила на привычную московскую. Она вообще не походила на кухню, скорее — на уголок кафе с уютным столиком и стойкой бара. Достижения современной электроники и электротехники — плиту и полку, на которой стояли чайник, кофеварка, миксер, гриль и еще какие-то кухонные приборы — отделял стеллаж с книгами, цветами в горшочках и коллекцией морских раковин.