Татьяна понеслась на работу…
Василию по новому сотовому телефону мало кто звонил. Номер знали только Рая и Семен. Поэтому он удивился, ответив на вызов и услышав строгое:
— Кладов Василий Иванович?
— Да, это я.
— Диктуйте адрес, по которому находитесь!
— Простите, вы кто?
— Кутузова Татьяна Евгеньевна, законная жена Михаила Александровича.
— Да, да, конечно, мы с вами утром виделись…
— Диктуйте адрес!
— Татьяна Евгеньевна, мне понятно ваше беспокойство, но не лучше ли перенести наш разговор на завтра?
Вася только пришел домой, его ждала стопка книг, которые нужно проштудировать, желательно до трех ночи, чтобы хоть немного поспать.
— Не лучше! — отрезала Таня. А потом у нее почему-то вырвалось: — Я вам не овечка Долли!
— Кто, извините?
— Не важно. Я настаиваю на немедленной встрече и разговоре!
— Дело в том, что я нахожусь дома…
— Не убудет от вашей жены, если полчаса со мной побеседуете.
— От жены? Впрочем, хорошо, подъезжайте.
«Не в пользу врача, который ставит уникальные опыты на людях, местожительство в бараках Нахаловки», — отметила Таня, записывая адрес.
Она не боялась за свою машину, «жигули-шестерку», на которой подкатила к дому Кладова. Татьяне по статусу уже требовался другой автомобиль, но она все тянула с покупкой. Раньше казалось неудобным — отдать старушку «жигули» Мише, а самой пересесть на «шкоду». А теперь почему-то казалось, что с уходом мужа и удача отвернется, не время больших трат.
В длинном коридоре барака у единственного телефона (стена над ним по кругу была расписана именами и номерами) ссорились соседи. Но, увидев Татьяну, настороженно замолчали. Здесь не часто появлялись дамы в норковых шубах.
— Квартира шестнадцать? — спросила Таня. Как по команде взметнулись руки и указали в конец коридора.
На ее стук (звонок отсутствовал) дверь открыл доктор, тот самый, голубоглазый, что приезжал на «скорой». Пригласил пройти, помог снять шубу. «Алкоголик или недавно развелся», — машинально и профессионально оценила Таня обстановку «квартиры гостиничного типа». И то и другое было совершенно верно. Женщиной здесь не пахло.
— Кофе? — предложил Василий, кивнув на закопченный алюминиевый ковшик, стоящий на электроплитке.
Таня замялась.
— Чашки чистые, не беспокойтесь, — улыбнулся доктор.
Таня именно это и подумала: «Чистая ли у вас посуда?» Он точно мысли ее прочитал. А улыбка у Кладова! Бабы, наверное, на него вешаются. Те, кто до шеи допрыгнет. Метров двух росту, не меньше.
Василий Иванович разгреб книги на столе, поставил чашки. У него опять не было ни сахара, ни молока для гостей.
Он говорил. Татьяна внимательно слушала, прихлебывала кофе. Стол был застелен клеенкой, плохо вымытой, Таня положила локти на стол, и они прилипали.
Кладов не скрывал, что случай с Кутузовым уникальный и плохо поддающийся объяснению. Да вовсе не поддающийся! Они могут констатировать физиологические изменения, потому что нет оснований не доверять собственным глазам или приборам. Но дальше этого не продвинулись ни на йоту…
Василий поймал себя на том, что ему очень нравится женщина, сидящая напротив. Вторая жена терзала его вопросом: «Я тебе нравлюсь как женщина?» Ничего глупее спросить было нельзя. «Как мужчину при всем своем желании тебя рассматривать не могу!» — отшучивался он. А Татьяна Евгеньевна нравилась именно как женщина. Красивая, зрелая, излучающая деревенскую русскую доброту, и надежность, и верность, и искренность… Ей наверняка выпадали на долю и кони на скаку, и горящие избы… Но она умудрилась сохранить почти девичью привлекательность. Трогательная и стойкая, мужественная и слабая, решительная и беспомощная…
Куда его несет? Думать не гадал, что миловидное женское лицо вызовет у него столько эмоций! Вот что значит бросить пить! Василий никогда бы не признался, что на трезвую жизнь его подвигла мечта спасти человечество. К пафосным клятвам они с Шереметьевым никогда более не возвращались. С другой стороны, что позорного, если человек желает подарить миллионам людей здоровье и молодость? Ничего позорного, если человек не шизофреник.
Но, кроме высокой цели, были еще одиночество, нищенский быт и душевная пустота. Винные пары обволакивают, пропитывают мозг человека, не оставляя места грусти, поэтому пьяному хорошо и в одиночку, а трезвому одному — тоска. Василий прекрасно знал, что лучшее лекарство от мужской тоски — женщина. И насчет своего успеха у дам не заблуждался. Но никаких планов не строил, никого на примете не имел. Все-таки утомительное и хлопотное это дело — ухаживания, казалось ему еще час назад…
И что делать? Ведь не скажешь: оставайтесь у меня, негаданная красавица, вы мне нравитесь как женщина. Татьяна Евгеньевна решит, что он развратный хам и разнузданный донжуан.
Василий тянул время. То, что можно было сказать тремя словами, описывал длинными предложениями, вдавался в медицинские подробности, Татьяне Евгеньевне заведомо непонятные. Она слушала не перебивая. Ее взгляд, стойкой девочки, молящей о помощи, вносил смятение в душу Василия. Молила она, конечно, о помощи мужу. Но и безо всяких уговоров Василий сделал бы все, что мог, если бы мог.
Василий неправильно расшифровал выражение Таниных глаз. Конечно, она желала выздоровления Мише. Конечно, с мужем произошло несусветное и кошмарное, его грех измены не заслуживал подобного наказания. Пусть бы вылечился, пусть бы жил со своей аспиранткой. Или со мной, или ни с кем — подохни! — до такого накала обида Татьяны не доходила. Но не о Мише она сейчас думала, точнее — не только о нем. Татьяну загипнотизировали голубые глаза этого доктора, обитателя трущоб. Отступило извечное напряжение, связанное со служебными делами, куда-то провалились проблемы. Если душа может греться, то ее душа теплела в свете голубых глаз, омывалась — так бывает лицо и руки мылом вымоешь до скрипа. И еще его улыбка! Неправильно живописцы отображают святых! Надо рисовать вот таких — с пронзительными глазами цвета безоблачного неба, с лучиками мудрых морщинок, и с улыбкой… Про такую, кажется, говорят: улыбнется, как рублем одарит. Что там рубль! На миллионы счет должен идти, на килограммы золота!
Точно много-многолетняя пружина, закрученная очень давно — со встречи с Мишей, со свадьбы, с рождения дочери, — стала вдруг ослабевать и раскручиваться со ржавым звуком. Таня даже слегка испугалась, не слышно ли Василию Ивановичу скрежета из ее груди? Ведь стыдно, если догадается: поговорил со мной, посверкал очами, улыбнулся, а я и поплыла — сняла с себя все обязательства и клятвы. Вот сижу тут душой голая, теплая и расслабленная до крайности.
«Ну, ты еще в штаны надуй от умиления!» — попробовала одернуть себя Таня. Ее подруга Лизавета как-то лечилась у экстрасенса от аллергии на рыбу. Аллергия не прошла, но целитель вызывал восхищение. «Он так расслабляет! — изумлялась Лиза голосом Раневской. — Некоторые от расслабления даже писаются!»