— Пап, Женя хороший, а его ни за что выгнали. Ну почему за него нельзя вступиться, почему?
— У Жени есть свои родители, вот они пусть и вступаются. И папа у него, между прочим, партийный работник. Вот пусть и разбираются сами.
— Но почему сами? А мы? Неужели всем все равно?!
— Ольга! У меня работа! У нас очередь на квартиру! Что ты хочешь, чтоб я всем этим рисковал ради какого-то там Жени?
— Он не какой-то там, — сказала я сквозь слезы, — он самый лучший…
В воскресенье я пыталась подлезть к маме. Я просила, раз уж ничего нельзя сделать, хотя бы перевести меня в школу к Жене. Мама взвилась с пол-оборота:
— Ты что, совсем с ума сошла? Куда перевести, кто тебя туда возьмет?
— Ну ма-ма-а-а-а-а-а-а…
Мама немедленно перешла на сильно повышенные тона:
— Ольга, я не позволю тебе сломать нашу жизнь! Ты еще ребенок, ты не понимаешь… Ты сейчас наделаешь глупостей, а потом вся жизнь коту под хвост! Если заставят отвести тебя к психиатру, то всё! Жизнь закончена! Ты никогда не поступишь никуда, ты работать нормально не сможешь!
Ночью я не могла спать. Я думала о том, как бы повели себя мои родители в том, другом времени. Чего бы боялись? Или не боялись бы совсем? Все-таки тут они другие люди.
Мама почти не изменилась, выглядит по-другому, но внутри осталась почти такой же мамой. А вот папа другой. Дома он трудоголик, там он работал двадцать четыре часа в сутки и спал в обнимку с комиком. Видели мы его, конечно, редко, но выглядел он вполне счастливым. А здесь… Такое впечатление, что свободное время его убивает. Если он рассказывает про работу, то в основном ругается. Ругается на плановую экономику, из-за которой какие-то нужные железяки он вынужден доставать с боем, потому что их не хватило. На таком же заводе в другом городе они валом лежат, ржавеют. Ругается на дурака-директора, который член партии тридцать лет, но руководить заводом вообще не умеет. А сместить его нельзя, пока на пенсию не пойдет. Злой он тут, раздраженный.
В понедельник я пришла в школу. Женьки не было. Я сидела одна. Мне никто не объявлял бойкотов, более того, меня поддерживали, говорили что-то хорошее, но у меня было ощущение, что я одна. Одна в целом свете.
А после уроков, пользуясь тем, что родители днем никак меня не могут контролировать, я собралась и пошла к Женьке. Минут пять под дверью собиралась с духом, чтоб позвонить. Открыла бабушка. Из комнаты выскочил Женька. Бабушка быстро втянула меня внутрь и захлопнула дверь.
— Заходи, чтоб соседи не увидели, а то доложат еще, — бурчала она себе под нос.
— Мне запретили с тобой общаться, — сказал Женя. — Папа тут вчера такой разнос устроил… Говорил, что я жизнь себе ломаю…
— Мой тоже, — вздохнула я.
Бабушка поила нас чаем и приговаривала, что все будет хорошо, что все образуется.
— Эх, что ж вы не рассказали ничего, не посоветовались, — вздохнула бабушка.
— Зачем? — буркнул Женька.
— Затем, что плетью обуха не перешибешь.
— Обуха вообще не перешибешь, — буркнул Женя.
— Ну не скажи, — улыбнулась бабушка. — Он хоть и железный, да не вечный. И ржавчина его возьмет…
— Бабушка, да что ты все загадками говоришь? — взвился Женька. — Ты еще скажи, что мы были неправы!
— Правы, правы, — вздохнула бабушка. — Только б терпения вам побольше. И хитрости немного.
— А я из дому убегу! — заявил вдруг Женя. — Помнишь, Оль, ты рассказывала, что будет другое время, хорошее. Давай убежим и дождемся…
— Время всегда хорошее, — перебила его бабушка.
— Ничего не хорошее! — взорвалась я. — Правду никто не говорит! Эту дуру Вассу никто остановить не может, и вообще — все дураки какие-то…
Я замолчала, боясь, что обидела бабу Любу. Но та только улыбалась да качала головой.
— Ох, деточка, — сказала она, — плохое время, говоришь? А я помню, как Женькиного отца рожала. Война только-только кончилась. Муки нет. Коровы две на всю деревню, да такие тощие, что мы их больше откармливали, чем доили. На полях сеять нечего, да и опасно — там мины вперемешку со снарядами неразорванными. А пацаны, за которыми не уследишь, норовят еще гранату какую откопать да в костер бросить…
Бабушка вздохнула — наверное, вспомнила что-то не слишком приятное.
— Как же вы жили? — виновато спросила я.
— А так и жили. И, между прочим, радовались! — баба Люба снова заулыбалась. — Потому что война кончилась! Потому что не стреляли, не бомбили. Потому что не надо было на дорогу каждую секунду оглядываться, не едут ли каратели… Так что время и тогда было хорошее, и сейчас отличное, а будет еще лучше! Повисла пауза.
— Как тебе в новой школе? — спросила я.
— Никак, — буркнул Женька, — меня никуда не берут. Васса скандал устроила на весь район. Папа сказал, что надо пересидеть полгодика где-нибудь в тихом месте.
У меня противно заскрипело на душе. Опять вспомнился мальчик Витя с рассказом о том, что Женька попал в плохую школу и так и не смог из нее выбраться…
— Неужели у нас совсем не было выхода? — в отчаянье спросила я.
— Был, не был… Теперь-то какая разница. Время назад не вернешь, — сказал Женька.
И тут я поняла, что шанс у нас есть. Мне нужно опять встретится с Витей и убедить его поменяться местами. Если в прошлый раз он смог меня найти во сне, то в этот я смогу найти его. И если мы вернемся каждый в свое время, в начало мая, то у нас будет еще один шанс! Женю можно будет спасти! Только… только… С Женькой я больше никогда не увижусь…
Я просидела у Жени еще пару часов.
Я все решила.
Я не плакала.
Я пыталась запомнить…
Когда он смеется, глаза у него становятся ярче. А когда серьезный, начинает накручивать на палец прядь волос…
Мне очень хотелось поцеловать его не прощанье, но я побоялась.
Пожала руку.
Женька сказал:
— Приходи завтра! Бабушка обрадуется.
А я даже сказать ничего не смогла, просто кивнула и вышла.
И пришла домой.
Я была уверена в том, что завтра меня здесь уже не будет. И мне оставалось только надеяться, чтоб там, в своем времени, я ничего не забыла, потому что… потому что… просто потому, что я не смогу жить, если забуду о нем…
На следующий день можно было в школу не идти — мы сидели по домам и готовились к следующему экзамену. Конечно, вечером все наши договорились собраться и позадавать друг другу вопросы, но после нашего триумфа на истории математики уже никто не боялся. Я, конечно, всех обзвонил, нагнал страху, чтобы не расслаблялись, но, честно говоря, и сам не очень напрягался.