Она развернула его кресло к себе и села напротив с бутылкой виски в руке. Ее лицо раскраснелось. Когда она обратилась к нему по имени, он почувствовал, что от нее пахнет вином.
Монтегю смотрел, как она налила чуть-чуть себе, а затем ему. Затем она подняла оба бокала для тоста:
– Думаю, с этого времени я буду называть тебя отцом.
Свирепый взгляд Монтегю остановился на ней. Его зрачки расширились, когда она подошла ближе, отойдя от света, так, чтобы ему было видно ее лицо. Встав прямо перед ним, она оперлась руками на ручки кресла и наклонилась к нему, пока ее лицо не оказалось в нескольких дюймах от его лица.
– Знаешь, я – твоя дочь. Ты даже не помнишь меня, но это я – твой первый ребенок. Когда драгоценный ребенок Эвелин умер, ребенок леди Гермионы остался жив. Держу пари, что ты даже не помнишь этого. Ты дал ей в управление этот дом. Леди Гермиона говорила мне об этом, когда я была маленькой. Наверное, она считала, что я слишком мала, чтобы понять это или запомнить. Но я это запомнила – я всегда помнила об этом. Даже когда она отправила меня работать в «Лордс Дрим», я помнила, что я – дочь Монтегю.
Монтегю открыл рот, пытаясь заговорить, но оттуда раздались только невнятные, резкие звуки. Он вдохнул поглубже и попытался заговорить снова.
Она засмеялась:
– О, не хочется ли папе глоток виски?
Из угла его рта потекла слюна, но Кэйт не побеспокоилась о том, чтобы ее вытереть. Она подняла бокал для тоста:
– Ты не можешь двигаться. Ты не можешь говорить. Ты никогда не сможешь говорить снова. Но ты не настолько плох, чтобы не понимать меня.
Монтегю дико завращал глазами. Слюна снова потекла из его открытого рта.
Кэйт снова засмеялась:
– Когда к нам попала Герцогиня, ты заплатил за ее воспитание. Она получила хорошее образование, прекрасную одежду – все, что твоя совесть заставила тебя дать своей второй дочери. Но мне – твоей первой – ты не дал ничего. Ничего, даже лоскутка прикрыться.
Он взвизгнул, словно издыхающий пес.
– Слишком поздно, дорогой папочка. Я не могу понять твои полные любви слова. Слишком, слишком поздно. Но ты можешь понять мои. Так слушай, что я скажу тебе – это я убила его. Это я была у окна в той комнате. Я схватила его за лодыжку и толкнула за перила. Констебль Ревилла Уилки, тот самый, которого ты подкупил, должен был прийти и взглянуть на выступ. А он и не подумал это сделать, решив, что незачем, А позже я пришла туда с молотком и отбила камень.
Он снова замычал. Кэйт засмеялась:
– В конце концов они все добились, чего хотели. Джоко, Мария и ее хорошенькая сестричка, даже Герцогиня. Каждый из них, кроме меня. Никому не было дела до того, чего хочу я. Но я поняла, чего хочу, когда ты упал на пол. А теперь у меня это есть. Я получила себе своего дорогого папочку.
Монтегю отчаянно попытался сдвинуться с места. Заключенный в своем умирающем теле, словно в ловушке, он пытался вскочить со стула, наброситься на нее, рассказать обо всем кому-нибудь, но из его перекошенного рта выходило только жалкое мычание.
Кэйт похлопала его по вялой руке, лежавшей на неподвижной ляжке:
– Ужинать ты будешь позже, папа.
В следующем, 1885 году, Вильям Стид купил у родителей тринадцатилетнюю девочку по имени Элиза Армстронг. Он вывез ее в парижский бордель без малейших препятствий со стороны английских властей. Проделав это, он доказал, что английские законы ущербны и неэффективны и этим открывают путь неописуемому злу. Его усилия и заметки, написанные в «Пэл мэл гэзетт», так зажгли страну, что привели к поправке в юридическом законодательстве 1885 года, называемом обычно законом Стида, в которой сутенерство было объявлено уголовным преступлением.
Он во многом служит великим примером для журналистов-следователей наших дней. В 1912 году, направляясь в Америку, чтобы расследовать другую историю, он погиб во время кораблекрушения «Титаника».
Дина Джеймс
Даллас, Техас