– Еще чего! – вспыхнул Хали. – Я тебе что, мальчишка, что ли! Чего мне бояться! Я свое уже отбоялся!
– Ну вот, – удовлетворенно улыбнулся Мустафа. – Теперь совсем другое дело. А то я уже решил было, что лечение мало помогло и вместо сына я получил безвольного слюнтяя.
– На основании чего ты сделал подобные выводы? – уже спокойнее поинтересовался Хали, усаживаясь в кресло напротив отца.
– Уж очень ты выглядел испуганным, когда вошел.
– И не испуганным вовсе, просто я не ожидал… – Хали замялся, подбирая слова.
– Понятно, – Мустафа встал, подошел к столику, на котором стояли разнокалиберные бутылки, плеснул в два пузатых бокала «Хеннесси» и протянул один сыну, – жалко стало сдавшего отца?
– Нет, но… – Пригубив коньяк, Хали посмотрел в сторону.
– Я ведь тебе не раз уже говорил – не суди о книге по обложке, – прищурился отец, и знакомые властные нотки зазвучали в его голосе, – а теперь – к делу!
– Давно пора.
– Помолчи, – хлопнул ладонью по столу Мустафа. Постаревший лев все равно оставался львом. – Ты уже достаточно натворил, и право голоса тебе еще надо заслужить. А пока сиди и слушай. И не перебивай. Как ты понимаешь, всю жизнь отсиживаться под папиным крылышком не получится…
– А я и не собирался! – взвился Хали.
– Я сказал – не перебивать! Я не буду впустую сотрясать воздух укорами и перечислениями всех твоих выходок. Тем более что они привели тебя к закономерному финалу. – Мустафа отставил бокал и испытующе посмотрел на сына, но тот, играя желваками, молчал, глядя в пол. Удовлетворенно кивнув, Мустафа продолжил: – Тебя теперь нет. А есть Саид Рамзи, – он кинул на стол документы, – аниматор из Шарм-эль-Шейха.
– Кто? – непонимающе посмотрел на отца Хали.
– Клоун, – жестко припечатал Мустафа. – Балаганный шут. Будешь веселить богатеньких отдыхающих, и со всем старанием, понял меня? Выезжаешь завтра, послезавтра утром будешь на месте. Хозяин отеля – мой старый друг, он единственный будет знать, кто ты на самом деле. Для всех остальных ты – Саид Рамзи, шеф аниматоров. И скажи спасибо, что шеф, а не обычный.
– Но отец! – не выдержал и вскочил с места Хали. – Почему? Я думал…
– Ты думал – в черных очках и черном костюме, словно Джеймс Бонд, ты станешь моим тайным агентом и будешь заниматься поисками подставившего тебя? Ведь именно это и есть дело для настоящего мужчины – найти и уничтожить врага!
– Разумеется!
– Так это – для настоящего мужчины! – тоже вскочил Мустафа, с грохотом отбросив кресло. – А не для капризного и своевольного бабника! Не для заносчивого мальчишки, ни в грош не ставящего своего отца! Не для неблагодарного упрямца, приносящего мне на старости лет не радость, а сплошные проблемы! Нет уж, дружочек, тебе теперь придется делать то, что я скажу! И в первую очередь – гордыню свою ломать, понял? Безнаказанным думал остаться? Не выйдет. Черные очки – вот единственное, что тебе останется от твоих мечтаний! Да побольше, чтобы физиономию прикрыть, когда паясничать будешь! И вперед, шутом, на потеху публике!
– Тогда я все сделаю сам! – бросился к дверям Хали. – Сам буду искать, но клоуном не стану!
– Ну я же говорил, – презрительно бросил ему вслед Мустафа, – капризный мальчишка!
Хали, остановившись у самых дверей, медленно повернулся, посмотрел на отца, потом глухо проговорил:
– Во сколько выезжаем?
Воспоминания, спецназ Хали в борьбе с отчаянием, держались из последних сил. Они не жаловались на усталость, не ныли, они молча сменяли друг друга, поддерживая своего хозяина. Спасая его.
Но пора было дать им отдохнуть, чтобы их хватило надолго. Иначе запас можно исчерпать слишком быстро и остаться наедине с тишиной и безнадежностью.
Хали встал с узких нар, на которых лежал с момента ареста. Болела израненная спина, угол обзора правого глаза значительно уменьшился после общения с дружески настроенной местной полицией, превратившись в тусклую щелочку, так что вся нагрузка по восприятию зрительных образов легла на левый глаз. Правда, нагрузка пока была так себе, плохонькая. Смотреть-то, собственно, было не на что. Четыре серых стены, исцарапанные и исписанные предыдущими квартирантами, грязный потолок с тусклой лампочкой, узкие нары и вонючее ведро, которое когда-то так гордилось своими сверкающими новенькими жестяными боками, предвкушая счастливую судьбу сосуда для хрустально-чистой воды. Сосудом-то оно стало…
А больше в камере, куда втолкнули ночью Хали, не было ничего. В том числе и окна, поэтому определить, сколько он уже тут находится, Хали не мог. Ему казалось, что очень долго, но это ничего не значило. Миляга Эйнштейн, чьи портреты опровергали теорию Ломброзо, давным-давно сообщил миру, что все в нем относительно. И мир радостно согласился с этой истиной – это же ведь так удобно и оправдывает любые поступки!
И все же, все же… Хали начал мерить шагами камеру, пытаясь этими незамысловатыми действиями отвлечься от назойливых, словно навозные мухи, мыслей, моментально заполнивших пространство, оставшееся от ушедших на отдых воспоминаний. И нет бы явилась хоть одна гениальная идея и, поправляя очки в строгой оправе, осенила Хали откровением – что делать дальше. Ага, конечно! Только вертлявые жужжащие истерички: «Неужели меня нашли?», «Как это случилось?», «Я пропал!». И еще одна, которая не металась, не вопила, а прочно заняла свое место в голове, изматывая Хали гораздо больше остальных: «Что будет с Танией?»
Хали застонал и, сжав виски руками, бросился на жалобно скрипнувшие нары. О, Аллах, как же это, оказывается, трудно, как мучительно и невыносимо – бояться за любимую женщину! Собственная судьба волновала гораздо меньше, а вот мысль о том, что его неведомый враг, который, похоже, не поверил в смерть Хали Салима и нашел его даже здесь, может причинить боль Тании…
Отчаяние, почуяв приближение победного финала, нетерпеливо потирало потные ладошки, сидя на плече у Хали. Ну же, миленький, вот так, вот так, еще усилие!
Но, совершенно неожиданно для предвкушавшего триумф отчаяния, Хали вскочил и с размаху врезал кулаком в стену.
Ауч! Разбитые костяшки пальцев моментально залились кровавыми слезами, а волна боли смела отчаяние с плеча Хали и, что самое обидное для недавнего триумфатора, отправило его прямиком в унылый сосуд. И они нашли друг друга!
Оторвав кусок от бинта, щедро намотанного ему на спину и грудь врачом в отеле, Хали кое-как перевязал кровоточащие пальцы. И только сейчас до него дошло, что в его лексиконе появилось слово, к которому он всегда относился с сарказмом. Любимая… Разве? Это ведь чепуха все, я же знаю! Выдумки. Но… Тания, она просто… Она…
Хали горько улыбнулся. Ну что ж, самое подходящее место для подобных откровений. В крохотной и душной камере, рядом с депрессивным ведром, потонувшим в миазмах, до него, болвана, наконец-то дошло, ЧТО с ним происходило последние две недели. И КТО вошел в его жизнь. Брависсимо. Повеситься, что ли?