– Рикки, здесь температура почти семьдесят восемь градусов<По шкале Фаренгейта; по Цельсию – примерно 25 градусов.>. На тебе шерстяная пижама и одеяло. Попытайся думать, что тебе тепло.

Он попытался, но ничего не получилось. Марк осторожно обнял его за плечи, и это немного помогло.

– Ты помнишь, как ты курил сигарету?

– Наверное. Ага.

Марк посмотрел на Гринуэя, потом на Рикки.

– Ладно. А помнишь, как приехала большая черная машина?

Рикки неожиданно перестал дрожать и уставился в пол. Он пробормотал:

– Да, – и это было его последнее слово.

– И что было с этой черной машиной, когда вы ее в первый раз увидели?

Напоминание о сигарете напугало его, но воспоминание о черной машине и том страхе, который он тогда испытал, было для него чересчур. Он наклонился вперед и положил голову Марку на колено. Глаза его плотно закрылись, и он начал рыдать без слез.

– Все в порядке, Рикки, – Марк гладил его по голове и повторял: – Все в порядке. Нам надо об этом поговорить.

Гринуэй оставался невозмутимым. Он скрестил тощие ноги и почесал бороду. Он ожидал такого результата и предупреждал Марка и Дайанну, что первая беседа вряд ли будет продуктивной. Но через это надо пройти.

– Рикки, послушай меня, – сказал он, подражая детскому голосу, – Рикки, все в порядке. Я просто хочу с тобой поболтать. Ладно, Рикки?

Но на этот день Рикки уже хватило лечения. Он начал сворачиваться под одеялом, и Марк повял, что большой палец уже на пути ко рту. Гринуэй кивнул, как будто все было в ажуре, встал, осторожно поднял Рикки и положил его на постель.

Глава 17

Уолли Бокс затормозил “шевроле” прямо у Федерального здания, несмотря на активное движение на Кэмп-стрит, и его босс, Финк и агенты ФБР, игнорируя гудки и обидные жесты, быстро вылезли на тротуар. Фолтригг, сопровождаемый эскортом, с важным видом поднялся по ступенькам. В холле его узнали два скучающих репортера и начали было задавать вопросы, но он только улыбался, с деловым видом отказываясь отвечать.

Он вошел в помещение, отведенное под офис прокурора США по Южному округу штата Луизиана, и все секретарши сразу засуетились. Огромное помещение состояло из маленьких кабинетов, соединенных холлами, просторного зала, где сидели делопроизводители, и небольших комнат, разделенных перегородками, за которыми работали юристы и младший юридический персонал. Всего под командой Роя Фолтригга находились сорок семь помощников прокурора. Еще тридцать восемь его подчиненных занимались бумажной работой и всякого рода исследованиями, тратя время на мельчайшие детали с тем, чтобы защитить интересы клиента Роя – Закона Соединенных Штатов Америки.

Разумеется, в самой просторной комнате размещался сам Фолтригг. Кабинет был отделен деревом и кожей. В то время как большинство юристов позволяли себе иметь только одну “Стену тщеславия”, на которой они развешивали фотографии и таблички, а также награды и документы, подтверждающие их членство в “Ротари клаб”, Рой завесил по меньшей мере три стены своими фотографиями в рамках и пожелтевшими дипломами, свидетельствующими о его участии в сотне юридических конференций. Он швырнул пиджак на диван, обтянутый кожей вишневого цвета, и незамедлительно направился в главную библиотеку, где должно было состояться совещание.

Он звонил в контору шесть раз за пять часов езды от Мемфиса. И послал три факса. Шесть помощников ожидали его за дубовым столом для заседаний длиной в тридцать футов, заваленным открытыми сводами законов и бесчисленными блокнотами. Все были без пиджаков, рукава закатаны.

Он поздоровался и сел в центре. Каждый заранее получил документ, кратко излагающий все находки ФБР в Мемфисе. Записка, отпечатки пальцев, пистолет и так далее. Так что Фолтригг и Финк не могли сообщить ничего нового, за исключением того, что Гронк в Мемфисе, а собравшихся это не интересовало.

– Что ты добыл, Бобби? – драматически вопросил Фолтригг, как будто будущее американской юриспруденции зависело от результатов исследований Бобби. Бобби был старший из помощников, работавший в системе тридцать два года. Он ненавидел залы суда, но обожал библиотеки. В кризисной ситуации, когда требовался ответ на сложный вопрос, все обращались к Бобби.

Он взлохматил свои густые седые волосы и поправил очки в темной оправе. Шесть месяцев до пенсии, и тогда он навсегда избавится от ублюдков, подобных Фолтриггу. Он пережил их, наверное, дюжину. Они приходили и уходили, и о большинстве он никогда потом не слышал.

– Ну, я думаю, мы добрались до сути, – сказал он, и многие в комнате улыбнулись. Для Бобби юридическое исследование напоминало игру по разбиранию завалов, нагроможденных вокруг даже самых простых вопросов, и сосредоточивалось на конкретных положениях, которые быстро доходили до судей и членов жюри. Бобби всегда надо было дойти до сути.

– Есть два пути, оба довольно непривлекательные, но сработать могут. Первое: я предлагаю обратиться в суд по делам несовершеннолетних в Мемфисе. В соответствии с законом о молодежи штата Теннесси можно подать петицию в суд по поводу дурного поведения ребенка. Есть различные категории дурного поведения, и в петиции следует определить, можно ли считать ребенка малолетним преступником или ребенком, нуждающимся в руководстве. Назначается слушание, судья знакомится с доказательствами и решает, что делать с ребенком. Так же поступают с брошенными детьми или теми, над которыми издеваются. Та же процедура, тот же суд.

– А кто может подать петицию? – спросил Фолтригг.

– Ну, здесь все не очень ясно, я считаю это большим недостатком закона. Но в нем ясно сказано, что петицию имеет право подать “заинтересованная сторона”. Конец цитаты.

– Это можем быть мы?

– Вероятно. Зависит от того, что мы напишем в петиции. И тут есть неприятное место – мы должны сослаться на какой-то плохой поступок ребенка, связанный с нарушением закона в той или иной степени. А в нашем случае единственное нарушение, которое хоть как-то можно приписать этому мальчишке, разумеется, препятствие свершению правосудия. Значит, мы должны приписать ему то, в чем мы не уверены, а именно, что он знает, где спрятано тело. Загвоздка в том, что полной уверенности у нас нет.

– Мальчик знает, где тело, – решительно вмешался Фолтригг. Финк разглядывал свои записи и сделал вид, что не слышит. Остальные стали прикидывать в уме: а не знает ли Фолтригг чего-нибудь, о чем им не говорит? Все молча переваривали услышанное.