За столом вместе с Ордом и Финком сидел и нервничал Бакстер Л.Маклемор, молодой юрист, только что окончивший юридический колледж. Он был самым незначительным сотрудником в конторе прокурора, и на его долю выпала обязанность присутствовать в суде по делам несовершеннолетних. И, хотя это дело не было вершиной какого-то блестящего расследования, но сидеть рядом с Джорджем Ордом было лестно. Маклемор ничего не знал о деле Марка Свея, и мистер Орд объяснил ему в коридоре несколько минут назад, что поддерживать обвинение будет мистер Финк. Разумеется, с разрешения суда. Бакстер же должен просто сидеть, хорошо выглядеть и помалкивать.
– Дверь закрыли? – наконец спросил судья, посмотрев в направлении судебного пристава.
– Да, сэр.
– Прекрасно. Я просмотрел заявление и готов начать слушание. Для протокола: я вижу, что ребенок присутствует, его адвокат тоже здесь. Мать ребенка, являющаяся его опекуном, получила сегодня утром экземпляр заявления и повестку в суд. Однако матери ребенка в суде нет, и это меня беспокоит. – Гарри на минуту замолк и снова полистал дело.
Финк решил, что пришло самое время сказать свое веское слово в деле, поэтому он медленно встал, стараясь застегнуть пиджак, и обратился к суду.
– Ваша Честь, я хотел бы заметить для протокола, что я – Томас Финк, помощник прокурора по Южному округу штата Луизиана.
Взгляд Гарри медленно оторвался от дела и остановился на Финке, стоящем со значительным и нарочито серьезным видом и нервно перебирающем пальцами, которые никак не могли справиться с верхней пуговицей пиджака.
– Я – один из подателей заявления, – продолжил Финк, – и, если вы мне позволите, я хотел бы коснуться вопроса об отсутствии матери ребенка.
Гарри молча смотрел на него с таким видом, будто отказывался верить своим глазам. Реджи невольно улыбнулась. И подмигнула Бакстеру Маклемору. Гарри наклонился вперед и, оперевшись на стол локтями, казалось, ловил каждое гениальное слово, произнесенное самым выдающимся юристом всех времен и народов.
Финк убедился, что у него есть внимательные слушатели.
– Ваша Честь, мы считаем, то есть все, кто подписал заявление, считают: дело настолько срочное, что данное слушание должно было состояться немедленно. Ребенка представляет адвокат, и, я бы сказал, вполне компетентный адвокат, и никакие права мальчика не будут нарушены в связи с отсутствием его матери. Насколько нам известно, мать должна постоянно находиться у постели своего младшего сына, так что трудно сказать, когда она сможет присутствовать на слушании. Мы считаем, Ваша Честь, что необходимо немедленно начать данное слушание.
– Да что вы говорите? – заметил Гарри.
– Да, сэр. Такова наша позиция.
– Ваша позиция, мистер Финк, – произнес Гарри медленно и громко и указал пальцем, – сидеть вон на том стуле. Пожалуйста, садитесь и слушайте меня внимательно, потому что я повторять не буду. И если мне придется это сделать, то я прикажу надеть на вас наручники и увести вас в нашу распрекрасную тюрьму, где вы приведете ночь.
Ошарашенный Финк упал на стул. Челюсть у него отвисла.
Гарри хмуро посмотрел поверх очков прямо на Томаса Финка.
– Теперь слушайте внимательно, мистер Финк. Вы здесь не в Новом Орлеане в одном из шикарных залов заседаний, и я не один из ваших федеральных судей. Это мой личный зал, и я сам устанавливаю здесь правила. Правило номер один в этом зале: вы можете говорить, только если я к вам обращусь. Правило номер два: вы не надоедаете “Его Чести” ненужными речами, замечаниями и комментариями. Правило номер три: “Его Честь” не желает слушать голоса адвокатов. Он их слушает уже двадцать лет и знает, как они обожают звук собственного голоса. Правило номер четыре: в моем зале для заседаний вы не встаете. Вы сидите и говорите как можно меньше. Вам понятны эти правила, мистер Финк?
Финк тупо посмотрел на Гарри и попытался кивнуть.
Но Гарри еще не закончил.
– Это очень маленький зал, мистер Финк. Я сам его придумал давным-давно для частных слушаний. Мы тут все можем хорошо видеть и слышать друг друга, так что держите ваш рот на замке, зад – на стуле, и мы с вами прекрасно поладим.
Финк все еще пытался кивнуть. Он схватился за стул, твердо решив никогда больше не вставать. Сидящий за ним Мактьюн с трудом сдержал улыбку.
– Мистер Маклемор, как я понял, мистер Финк собирается выступать от имени обвинения. Вы не возражаете?
– Нет, Ваша Честь.
– Пусть так и будет. Но постарайтесь удержать его на стуле.
Марк смотрел на все происходящее с нарастающим ужасом. Он-то надеялся увидеть на судейском месте доброго, ласкового старичка, переполненного любовью и сочувствием. Не тут-то было. Он взглянул на красную шею тяжело дышащего мистера Финка и почти пожалел его.
– Миссис Лав, – обратился судья к Реджи неожиданно теплым и душевным тоном, – возможно, у вас есть какие-либо возражения от имени ребенка.
– Да, Ваша Честь. – Она наклонилась и сказала, обращаясь прямо к судебной стенографистке: – У нас несколько возражений, и я хотела бы, чтобы они были занесены в протокол.
– Разумеется, – согласился Гарри с таким видом, будто Реджи могла иметь все, что только пожелает. Финк поглубже уселся на стуле и постарался казаться как можно незаметнее. Он уже решил для себя, что в следующий раз хорошенько подумает, прежде чем пытаться произвести впечатление на суд с помощью красноречия.
Реджи взглянула на свои заметки.
– Ваша Честь, я прошу, чтобы расшифровка протокола данного заседания была сделана как можно скорее и напечатана, с тем чтобы ею можно было воспользоваться для срочной апелляции.
– Согласен.
– Я возражаю против этого слушания по нескольким причинам. Первое: ни ребенок, ни мать, ни их адвокат не были своевременно уведомлены. Прошло только три часа, как заявление было вручено матери ребенка, и, хотя я представляю мальчика уже три дня и все, кто причастен к этому делу, об этом знают, я получила уведомление только семьдесят пять минут назад. Это несправедливо, нелепо и является злоупотреблением со стороны суда своими полномочиями.
– Когда бы вы хотели назначить слушание, миссис Лав? – спросил Гарри.
– Сегодня четверг, – сказала она. – Как насчет вторника или среды на той неделе?
– Годится. Скажем, во вторник в девять. – Гарри взглянул на все еще неподвижного Финка, боящегося среагировать даже на последнее заявление.