– Я не верю ничему, Реджи, пока мне это не будет сказано под присягой в моем суде, и тогда я верю только десяти процентам услышанного.
Последовала долгая пауза, во время которой судья размышлял, задавать вопрос или нет.
– Ну, Реджи, что же мальчик знает?
– Вы знаете, это конфиденциальная информация.
Он улыбнулся.
– Значит, он знает больше, чем нужно.
– Можно и так сказать.
– Если это важно для хода расследования, Реджи, тогда он должен сказать.
– А если он откажется?
– Не знаю. Подумаем, когда такое произойдет. Мальчик умный?
– Очень. Неполная семья, отца нет, мать работает. Вырос на улице. Все как обычно. Я вчера разговаривала с учителем в его пятом классе, так у него по всем предметам, кроме математики, высшие баллы. Он очень сообразителен и по-уличному предприимчив.
– Никаких неприятностей в прошлом?
– Никаких. Он славный малыш, Гарри. Просто замечательный.
– У тебя все клиенты замечательные, Реджи.
– Этот – особенный. Он сюда попал не по своей вине.
– Я надеюсь, ты дала ему хороший совет. На слушании ему придется туго.
– Я всем своим клиентам стараюсь дать хороший совет.
– Я знаю.
Послышался стук в дверь, и вошла Марсия.
– Ваш клиент прибыл, Реджи. Комната для свидетелей С.
– Спасибо. – Она встала и прошла к двери. – Увидимся через несколько минут.
– Да. И не забывай, я крут с непослушными детьми.
– Я знаю.
* * *
Он сидел на стуле, прислонившись к стене и сложив руки на груди. Во взгляде сквозила обреченность. В течение трех часов с ним обращались как с преступником, и он уже начал привыкать. Он не боялся. Никто его не ударил, ни полицейские, ни заключенные.
Комната была крошечной, без окон, плохо освещенной. Вошла Реджи и подвинула поближе к нему складной стул. Ей приходилось бывать в этой комнате много раз при сходных обстоятельствах. Он улыбнулся ей с явным облегчением.
– Ну, как в тюрьме? – спросила она.
– Они меня еще не кормили. Можно за это подать на них в суд?
– Возможно. Как Дорин, та дама, что с ключами?
– Противная. Откуда вы ее знаете?
– Я там много раз бывала, Марк. Такая уж у меня работа. Ее муж сидит в тюрьме, осужден на тридцать лет за ограбление банка.
– Здорово! Я ее про него спрошу, если опять увижу. Мне придется туда вернуться, Реджи? Мне бы хотелось понять, что происходит.
– Что ж, все просто. Через несколько минут нам предстоит слушание у судьи Гарри Рузвельта. Оно может продлиться пару часов. Прокурор и ФБР предполагают, что ты обладаешь важной информацией, и, как я думаю, они могут попросить судью приказать тебе говорить.
– А судья может заставить меня сказать?
Реджи говорила медленно и осторожно. Ему было одиннадцать лет, он был умен и схватывал все на лету, но она повидала много таких и знала, что в данный момент он просто-напросто перепуганный ребенок. Он может услышать ее слова, а может и пропустить все мимо. Или он услышит только то, что ему хотелось бы слышать, так что она должна быть предельно осторожна.
– Никто не может заставить тебя говорить.
– И хорошо.
– Но судья может отправить тебя назад в ту же самую камеру, если ты не заговоришь.
– Назад в тюрьму?
– Именно.
– Не понимаю. Я же ничего плохого не сделал, черт побери, а меня засадили в тюрьму. Я просто понять этого не могу.
– Все очень просто. Если, я подчеркиваю, если судья Рузвельт прикажет тебе отвечать на определенные вопросы и если ты откажешься, тогда он может обвинить тебя в неуважении к суду, поскольку ты не ответил, ослушался его. Но я никогда не слышала, чтобы одиннадцатилетнему ребенку предъявляли такие обвинения. Вот если бы ты был взрослым, то тогда тебя по этому обвинению можно было бы посадить в тюрьму.
– Но я же маленький.
– Верно, и все-таки я не думаю, что он тебя отпустит, если ты откажешься отвечать на вопросы. Понимаешь, Марк, закон тут весьма ясен. Человек, обладающий информацией, имеющей важное значение для уголовного расследования, не имеет права скрывать эту информацию из-за боязни за собственную жизнь. Иными словами, ты не имеешь права молчать, потому что боишься за себя и свою семью.
– Довольно глупый закон.
– Я тоже не очень с ним согласна, но это никого не интересует. Таков закон, и тут не делается никаких исключений, даже для детей.
– Значит, меня бросят в тюрьму за неуважение к суду?
– Весьма вероятно.
– А мы можем подать в суд на самого судью или что-то еще сделать, чтобы меня оттуда вытащить?
– Нет. Подать в суд на судью нельзя. Кстати, судья Гарри Рузвельт очень хороший и справедливый человек.
– Жду не дождусь, когда с ним познакомлюсь.
– Уже недолго осталось.
Марк погрузился в размышления. Его стул равномерно ударялся спинкой о стену.
– Как долго я просижу в тюрьме?
– Ну, если предположить, что тебя туда отправят, то скорее всего до тех пор, пока ты не выполнишь указание судьи, то есть пока ты не заговоришь.
– Ладно. А если я решу не говорить? Как долго я просижу? Месяц? Год? Десять лет?
– Я не могу ответить на этот вопрос, Марк. Никто не знает.
– И судья не знает?
– Нет. Если он отправит тебя в тюрьму за неуважение к суду, я сомневаюсь, чтобы он представлял себе, как долго тебе придется там пробыть.
Они надолго замолчали. Он провел три часа в камере у Дорин, и не так уж там было плохо. Он видел фильмы про тюрьмы, где банды дрались друг с другом, устраивали в тюрьме погромы и убивали доносчиков заточками. Там охранники пытали заключенных. Заключенные нападали друг на друга. Голливуд не жалел красок. Но там, куда попал он, было не так уж плохо.