– Господь с вами, барин! – жалобно возопил он, отступая на всякий случай на шаг. – Есть у меня морская болезнь, есть! Ой, худо мне…
– Давно бы так. Из лазарета назад не торопись. Синей, бледней, шатайся, закатывай глаза и так далее. Выпьешь микстуру и сразу выздоравливай, пусть Аврамов удивится. Заведи с ним беседу о медицине. Скажи, что интересуешься. О морской болезни поговори отдельно. Спроси между делом, подходит ли рвота под определение «экссудат» с физиологической точки зрения. Экссудат. Запомни это слово. Оно латинское и означает «выделения». Скажешь, что вычитал в книге. Потом то же самое спроси о слюне, тоже как бы между делом. Понятно?
Таращить глаза в ответ на столь странное приказание Еропка не стал – привык, что графу иной раз приходят на ум еще и не такие причуды. Но от вопроса все-таки не удержался:
– Зачем это вам, барин?
– Поспорил на пари с Розеном. Ступай.
– Все сделаю, барин, будьте благонадежны…
Слуга отсутствовал дольше, чем предполагал Лопухин, а когда вернулся, борода его была мокра, правый глаз нервически подергивался, а бледно-зеленый цвет лица просто пугал.
– Что с тобой?
– Микстура, барин, – прохрипел слуга. – То не было морской болезни, а как микстуру выпил – вот она…
– Ступай на воздух, полегчает.
– Сей минут, барин. Доктор посмеялся и сказал, что ни слюна, ни рвота, – Еропка судорожно дернул кадыком, – экссудатом не считаются. Слюна – она только у верблюдов экссудат, да и то в брачный сезон. Вот оно как выходит.
– Ладно, иди. Спасибо.
– Еще он сказал, чтобы я не читал книг, раз все равно ничего в них не понимаю. Барин, может, не надо мне этой «Одиссеи»? Хуже только будет, ей-ей.
– Не будет. А пожалуешься еще раз – заставлю после «Одиссеи» прочесть «Энеиду», уразумел?
Угроза подействовала не хуже микстуры – слуга сильно изменился в лице, после чего зажал обеими ладонями рот, выбежал из каюты, гигантскими прыжками взлетел по трапу на верхнюю палубу и перегнулся через фальшборт.
«Здравствуйте, бесценная моя Катерина Матвеевна!
Во первых строках письма желаю вам здоровья на множество лет и чтобы вы не забывали меня сиротинку несчастную. Плыву я теперь в море-акияне што шире Енисей-реки да все о вас думаю, тетушка моя драгоценная. Помню, как вы меня за вихры таскали, ну да это ничего. Уехали вы в город Житомир. Чаю, живете там барыней, пьете кофей с патокою и ходите в таком вот монплезире, а меня сироту забыли совсем. Бог вам судия. А со мною вот что случилось.
Как тятька с мамкой померли от язвы, надумал и я податься в город Житомир вас поискать. Доехал до Москвы Первопрестольной да едва в полицию не угодил. Народ в Москве ужасно шустрый. А только вышло совсем наоборот, не в тюрьму меня повели, а к его сиятельству графу-барину. Уж я страху натерпелся! Токмо все кончилось оченно даже хорошо. Барин меня в самый Питер взял с собой, а чего там было я писать не стану потому как все равно не поверите вы мне. Оттудова мы поплыли в море-акиян на двух военных пароходах. Я при барине вроде слуги, а сам барин вроде слуги при самом царевиче который за море-акиян едет. Одно плохо, не оставил меня барин при себе, а отдал на другой пароход в юнги. Хожу теперь в рубахе полосатой да в матросских штанах которые штаны сам подшил потому как длинные были. Еще куртка, бушлатом прозываемая. А на голове мне велели носить фуражку без козырька зато с лентами.
Юнга это у матросов вроде как ученик. Учат меня так, што мамочки дорогие. Бьют да ругают по матушке. Первые дни думал сбегу, да куды тут сбежишь посреди моря? Однакож обвыкаюсь помаленьку.
Зато кормят дюже хорошо. На обед дают шти с мясом да кашу гречневую. Думал совсем пропадаю, ан при таких харчах жить можно.
Корабль наш шибко военный. Колеса громаднющие по воде так и колотят. Пушка на ём чисто страх смертный. Ежели бы я захотел, так в ейный хобот с головою залез бы. Бонбы к ней страшенные, человеку нипочем не поднять, будь он хоть Самсон. По этой причине их гидравлика из погребов наверх подымает. Гидравлика это такая механизма.
А койки тут подвислые, все равно как люлька у младенца. Мне досталась койка самая негодящая, потому как хорошие все у матросов и такоже солдат. Пробка из ей так и сыплется, а мне убирать. А пол, на какой она сыплется, зовется нижней палубой. А середина верхней палубы, куда нас кажный божий день боцман дудкой кличет, зовется шкафут, и нету там шкафа никакого, один обман. А еще сундучок мне даден по кличке рундучок. Морские прозвания одно чудней другого. Лопатить палубу – это как по-сухопутному полы мыть. Первый день я худо лопатил, так боцман меня подозвал и давай ухи крутить. И никто за меня сироту не вступился, токмо дядя Сидор, младший унтерцер. Он боцмана лютого зверя словесно победил, а все одно заставил меня лопатить сызнова. Потому как чистота на корабле первейшее дело. Говорит без чистоты корабль не корабль, а нужник и анбар с крысами.
А пес корабельный Шкертик вчерась на палубе нагадил, ему небось можно. Догадайся тетушка с трех раз кто за ним паскудой убирал и наново лопатил. Токмо я не в обиде. Пес веселый и одна моя отрада окромя унтерцера справедливого дяди Сидора. Шкертик это на моряцком языке веревочка. Привяжется как веревочка и ходит за мной. Учу его на задних лапах ходить и прыгать через ручку от швабры. Матросам это нравится и господам офицерам опять же, а Шкертику наука не по нутру, нонеча рычал на меня аки тигра лютая. Выругал я его подлеца, а он гляжу хвостом виляет.
Вчерась осмелился я и про самого царевича спросил. Дядя Сидор говорит вышла ему аблегация. [2] Знать выиграл в бумажную игру лотерею, как сосед наш прикащик Широмыгин, который помнишь с того выигрыша напился до чертей и в колодезе утоп. Токмо я в сумнении. Нешто путешествия за синь-море выигрывают? Я бы взял весь прибыток ассигнациями да и поехал туда, куда сам хочу, ежели вдруг приспичит.
А море тут серое. Ровно как городской камень асфальт. Кита, что Иону проглотил, я в нем пока не видал. А водится в энтом море рыба корюшка, и у нас в трюме она водится копченая. Я попервоначалу расслышал, будто горюшко, а она корюшка. Одно горюшко, что рыба мелкая, а так вкусная. Почти что как наш муксун енисейский. Нашему брату нижнему чину по одной штуке в день выдают к полуденной чарке. Мне юнге водки не наливают и не хочется, а рыбу – бери.
От графа-барина совсем нет вестей. Давеча в тумане с того корабля нашему капитану в рупор орали, а мне опять ни весточки единой. И всплакнул я, сельцо наше Горелово сильно вспоминая и вас, бесценная Катерина Матвеевна. Хотел писать заберите меня отседова в город Житомир да передумал. Барин говорил человеком стану. Ежели не врет, так я завсегда готовый. А еще страну Апонию интересуюсь посмотреть».