– Семейный бюджет берёг.
Они рассмеялись вполне согласно, как близкие люди.
Комедия положений окончилась, дурное кино продолжается. Жена застает мужа при попытке прелюбодеяния. Попытка пресечена, жена горда собой и мужем, пользующимся успехом у бывших подруг, прежних любовниц и всего женского племени.
Пошли они к чёрту со своими извращениями! Хотела так и сказать, но голоса, в течение последних минут прыгавшего от высоких до низких нот и обратно, у меня не было. Вместо звуков – скрип.
Марина как ни в чём не бывало завела речь про «давно не виделись, как живёшь, чайку попить...» Япринялась выпроваживать их жестами: убирайтесь вон! В одной руке у меня был букет, и я махала на непрошеных гостей розами, как на нечистую силу. Впрочем, они таковой и выступили.
Костю не догнать, наверняка умчался на машине. Я схватила сотовый телефон и набрала его номер.
– Алло! – быстро ответил Костя.
– Хося! – только и сумела я просипеть.
– Ася? Очень прошу тебя забыть мой номер телефона. А твой я заношу в чёрный список. Прощай!
Черный список – это запрет на вызовы. Костя оборвал наше общение решительно и бесповоротно. Увидеться и объясниться с Костей можно лишь через месяц. Если он, конечно, согласится выполнить последнюю волю умирающей – после месяца терзаний я, без сомнений, окажусь на смертном одре.
Зазвонил домашний телефон, я бросилась к нему в надежде, что Костя передумал. Но то была бабушка с сообщением, что на плите Костины любимые зразы, а грибной соус в холодильнике. В ответ я прохрипела нечленораздельное. Бабушка всполошилась, посыпались вопросы. Я положила трубку и пошла в свою комнату умирать.
Ничего другого мне не оставалось. Исчез голос – главный инструмент моей работы. Значит, я лишилась и заработка, и любимой передачи. Это-то ещё можно пережить. Но меня бросил любимый человек. Проклял, занёс в чёрный список.
По-покойницки я лежала на тахте: глаза закрыты, руки на груди. Слёз не было, мёртвые не плачут. Воспоминания о том, как утром порхала и щебетала, никакого утешения не приносили. Напротив, делали последний час ещё мучительнее. А каждому хочется умереть без боли.
Я вспомнила (какая-то часть моего сознания всё-таки функционировала автономно), как у бабушкиной приятельницы умер муж. Вдова была безутешна, на грани помешательства. И все ей говорили: «Вспоминай хорошее, что у вас было с мужем. Ведь замечательную жизнь прожили». А бабушка к противоположному призывала: «Нечего прошлое вспоминать, только сердце рвать. Думай про будущее, планы строй. У тебя внук в школу пошёл. Дорогу переходит, а там нет светофора. Лежишь, рыдаешь, а его поэтому, не приведи господи, машина задавит».
У меня будущее отсутствовало. Не было семьи, детей, работы, любимого – ни одного поплавка, который держал бы на поверхности. А в пучину тянет и тянет. Конечно, родителей и бабушку крайне расстроит моя смерть, даже убьёт. Но их жизнь, их страдания не больно меня волновали. И я теперь понимаю самоубийц, которых не отводит от последней черты забота о родных. Своё горе многократно перевешивает чужое.
Примчались бабуля и мама. Обнаружили у меня отсутствие голоса. В определённом смысле это мне даже помогло: не пришлось разговаривать с ними, объясняться. Вырывая друг у друга телефонную трубку, они стали названивать: бабушка – приятельницам, мама – знакомым докторам. Выясняли методы лечения фарингита. Известно, у нас что ни женщина, то врач без диплома. Что ни дипломированный доктор, то стандартная формулировка: «требуется обследование».
Меня заставляли пить гоголь-моголь, который с детства вызывал у меня тошнотворную ассоциацию с разбавленным гноем. Пипеткой заливали мне в нос подогретое масло шиповника. Словом, хотели вылечить голосовые связки, когда требовалась реанимация сердцу.
Был только один человек, способный оживить меня. Сейчас этот человек летел в Москву. Он меня проклял, и не столь важно – справедливо или ошибочно. Главное – случилось. Из-за ошибок и мировая история сбивалась с верного пути. Чего уж требовать от простых людей.
Я покорно выносила лечение, бесполезное для нервной почвы, потому что сопротивление требовало бо2льших сил, чем равнодушная терпимость. А сил у меня не было.
В итоге: раздетая, облачённая в ночнушку, с компрессом на шее, укутанная бабушкиным пуховым платком, я лежала под одеялом в своей постели. Рядом сидела мама.
– Помнишь, как ты играла в лекарства? – спросила она и тут же предостерегла: – Не говори! Яков Самуилович сказал, что главное – полное молчание. Когда человек шепчет, связки напрягаются как при крике. Тебе нельзя их напрягать! Какой медовый у тебя голосок, доченька! Мы с папой всегда поражались – от кого достался? С ранних твоих годочков: начнёшь щебетать, и сердцам нашим услада.
«Вот будет фокус, – подумала я, забыв, что собираюсь умереть, – если фарингит пройдёт и вместо детского дисканта я заговорю оперным басом».
– Тебе было лет семь, – продолжала мама. – Бабушка твоя вечно лечится, у неё пилюль и микстур – как в аптеке. И вдруг ты говоришь: «Мама, какие замечательные у лекарств имена! Красивее, чем у людей». И мы с тобой раздали игрушкам фармацевтические имена. Плюшевый мишка стал Фесталом, заяц – Левомицетином, кукла-негритянка – Ношпой, жираф – Преднизолоном. И даже Барби, которую мы с папой купили за немыслимые деньги тебе на день рождения, ты переименовала на английский манер в леди Лоринден. Детям нельзя играть с лекарствами. Всемирная организация здравоохранения на этот счёт много раз выпускала меморандумы, призывающие исключить любые упоминания химических препаратов в детских играх. Понадобилось много лет, чтобы на коробках с лекарствами появилась надпись: «Хранить в местах, недоступных для детей». За всем этим – погибшие дети, наглотавшиеся вкусных, в сладкой оболочке таблеток. Двое из моих детей из-за этого умерли. «Моих» – в смысле из нашего сада. Сколько же тогда по миру! Я всё прекрасно сознавала, я мучалась, когда мы с тобой затеяли эту игру. Но ты настолько старалась правильно выговаривать: Сульфадиметоксин – плюшевый кот с оторванным хвостом или Фуразолидон – кукла с вечно растрёпанными волосами. Я успокоила себя тем, что зубодробительные названия препаратов помогают выработать правильную артикуляцию. Потом, конечно, изо всех сил я тебе внушала, что имена именами, но коробочки лекарств нельзя трогать ни в коем случае. Мы играли очень забавно. Леди Лоринден была главной героиней. За право стать её мужем сражались Сульфадиметоксин и Фестал. Левомицетин – отец леди Лоринден – устроил среди претендентов на руку дочери конкурс по отгадыванию загадок. Преднизолон-жираф, к которому ты питала слабость, конечно, не справился бы, не приди на помощь с подсказками Ношпа...
Я погрузилась в дрёму. Мама и папа, когда присутствовали, на ночь читали мне книги или рассказывали сказки. Бабушка считала это баловством. Легла – спи. Хочешь сказок – сама их придумывай. Я и сочиняла. Родители ведь редко посещали. Некоторые сказки образовывали циклы, длившиеся месяцами. Про Красную Шапочку, у которой обнаружились сёстры, и вместе они победили Волка до момента поедания Бабушки. Мысль о том, что кто-то может сожрать мою личную бабушку, была непереносимой. Сложился цикл про весёлых котят и щенков, отчаянных хулиганов. У каждого – своё имя. Среди них у меня имелись любимчики (котёнок Плюх и щенок Бряк) и нелюбимчики (котёнок Хлюст и щенок Дуст). Я старалась не очень трафить любимчикам, хотя они всё-таки побеждали нелюбимчиков. Бабушка решительно отказывалась завести домашних собаку или кошку, потому что от них много грязи.