Потеря Веры, реальная возможность этой потери, вызывала уже не злость, а страх. Сергей бродил по осиротевшей квартире как по краю пропасти. Лучшей жены — только кретин может не понимать, — лучшей жены не сыскать.
Почему потеря? Кто ведет речь о потере? Предчувствие. Опасность. Она не человек действий, но совершила действие, перешагнула через грань. Вернуть во что бы то ни стало. Без уважительной причины сейчас в Москву не отпустят — через две недели визит российского министра иностранных дел, все заняты по горло, а он на больничном. Болезнь матери — не причина, вот если бы она умерла… Фу, глупости! Чего Вере не хватает, на что она купится? Дети. Она хочет ребенка — надо пойти на это. Маленькие, сопливые, вечно требующие к себе внимания — противно даже представить. Заранее ненавижу. Альтернативы? Может, собачку?
Сколько он видел людей, съехавших умом от любви к своим песикам. Собачка — лучше, чем ребенок. Купить ей дорогого породистого щенка. Как же ему не повезло с аппендицитом! Не случись приступа, было бы сейчас все гладко, по-прежнему. Сам отчасти виноват — оставил следы, письма идиотские. В следующий раз нужно быть умнее. Не ожидал, что будет так тоскливо без Веры, просто выть хочется. Неужели потеряю ее? Нет, не допущу. Куплю ей щенка.
Костя иногда выходил за продуктами. Сам же и готовил, потому что повариха из Веры была из рук вон плохая. Холостяцкая жизнь заставила его освоить кулинарию. А у Веры никогда не было необходимости стоять у плиты. Дома готовила Анна Рудольфовна, а в Мехико они предпочитали рестораны и полуфабрикаты для микроволновой печи.
Сегодня Костя вызвался приготовить рыбное филе с шампиньонами и сладким перцем. Он стоял у плиты, спиной к Вере, она сидела на диванчике. Костин костюм состоял из трусов, рубашки и кухонного фартука, Верин гардероб уже десять дней заключался только в Костиных сорочках.
— С традиционной точки зрения, — говорил Костя, — сочетание двух характерных вкусов — грибов и сладкого перца — недопустимо.
— Правда? — Вера достала сметку для пыли из птичьих перышек, тихонько пощекотала его выше коленки.
— Один вкус, по идее, — Костя почесал ногу, — должен убить другой. Но этого не происходит.
— Почему? — Вера пощекотала другую Костину конечность.
— Они настолько разнятся…
Вера не унималась, и Костя по очереди чесал то одну, то другую ногу.
— …Что могут либо подчеркнуть вкус антагониста, либо создать совершенно… Хулиганка! Я думал, у меня блохи!
Он быстро обернулся, поймал сметку, и не успела Вера выпустить дразнилку, как Костя схватил ее за руку.
— Ты очень интересно рассказываешь, — говорила Вера, пока ее вытягивали с диванчика. — Так глубоко, содержательно. Перестань целоваться! Костя! Куда ты меня несешь? Ну Костя! Опять все сгорит.
— Пусть горит. Я поставлю на маленький огонь.
— Я хочу есть и дослушать про перец и шампиньоны..
— Именно про них я тебе сейчас и расскажу.
Когда они наконец уселись ужинать, Вера высоко оценила экзотическое блюдо:
— Очень вкусно. Праздник гурмана.
— Ложь, — Костя погрозил ей кусочком хлеба, — первый из пороков. Рыба не удалась. Но есть ужасно хочется. За все в жизни надо платить. Я готов.
— К чему?
— Перейти на сыроедение.
— Я тоже сыр люблю.
— Верочка, я имел в виду, что макароны и картошку мы будем есть сырыми.
— Но сварить макароны и пожарить картошку я сумею.
— Кто тебе позволит? Использовать тебя как кухарку крайне нерационально.
— А как меня использовать рационально?
— Если я сейчас начну объяснять, то мы опять не поужинаем.
— Пошляк, — рассмеялась Вера.
— В высшей степени, — быстро согласился Костя.
— Я помою посуду, — поднялась Вера, но Костя ее остановил:
— Не женское это дело. Твое дело коня на скаку останавливать, в горящую избу входить. И не щекотаться! Можешь подойти сзади. Так, правильно. Руки положить мне на пояс, голову, нежно, — на мою мужественную спину.
— Положила. Костя, а тебя не интересует, что во внешнем мире делается?
— Абсолютно.
— Костя, а вдруг там снова путч?
— Средства, помогающие избавиться от кишечных газов, называются ветрогонные.
— Какой ты умный!
— Сам удивляюсь.
— Не задавайся! На самом деле, мне кажется, что ты здорово поглупел за последние дни. Я тоже, но у женщин это не очень заметно. Доктор наук, называется!
— Кто? Я доктор наук? Точно, поглупел, согласен. Хорошо, что успел защититься. Сейчас я даже таблицы умножения не помню. Счастливые блаженны.
Костя вытер руки.
— Меняем исходное положение, — объявил он.
Обнявшись, они пришли в спальню и забрались на кровать. Костя сел, подложив под спину подушки, Вера примостилась у него на груди. Эта поза называлась у них “разговорная”.
— Костя, я хочу позвонить Анне.
— Зачем? — насторожился он.
— Съездить с ней в магазины, купить кое-что: белье, парфюмерию. Костя, я не могу вечно ходить в твоих сорочках.
— Жаль. Ты похожа на рабыню, а я вдруг открыл в себе задатки рабовладельца. Вера, но почему с Анной Сергеевной? Почему ты хочешь лишить меня удовольствия самому одеть тебя?
— Ты любишь ходить в магазины?
— Терпеть не могу.
— Вот поэтому.
— Но я для тебя не совершил ни одной жертвы, а готов на многое. Завтра едем справлять тебе гардероб, У тебя ведь и шубы нет? Скоро зима.
— Строго говоря, и шуба, и все остальное есть…..
— Нет, я тебя взял бесприданницей. Ни одной тряпки оттуда нам не нужно.
Он поцеловал ее волосы. Сам не мог понять, почему так любил целовать ее макушку. Потом вспомнил: их первая встреча, стояли в переполненном вестибюле метро, он смотрел сверху вниз на ровный пробор в ее волосах и нестерпимо хотел прижаться к нему губами. Тогда она была страшно недоступна. И сейчас страшно, оттого что доступна. Он шутил о рабстве, о том, что хочет никогда не выпускать ее на улицу, одобрял положение женщин в мусульманских странах. Но в этих шутках была доля правды. Он не хотел отпускать ее ни на метр от собственного тела.
— Пока ты ходил за продуктами, — продолжала Вера, — я разговаривала с Аней.
— И что во внешнем мире?
— Она спросила, собираюсь ли я в монастырь. И хохотала. Ты слышал когда-нибудь, как она смеется?