– Бляха-муха! Там твоему грузину мозги вправят, что ли?
– Он сам себе их вправит. Надеюсь. Изменится характер – изменится мотивация. Мозги перенастроятся, мысли пойдут иным путем. Разомкнется цикл. Отчего люди с ума сходят? Я не психиатр, но, думаю, оттого, что мышление у них зацикливается на одном и том же. Решит он после обменника свои проблемы или отбросит их – мне до лампочки. Мне Автандил нужен.
– А он тогда будет уже не Автандил, петух его затопчи, – резонно возразил Николай.
Фома вздохнул.
– Сам знаю… А что делать? Надо рискнуть. Гибнет человек.
– Ага. Гибнет. А я тут, скажешь, не гибну?
Николай удачно сменил тему. Главное, вовремя. Чуял, что уж теперь-то его претензия сменить место жительства будет наконец услышана.
– Плохой разве оазис? – Фома изобразил непонимание.
– Да чего в нем хорошего? – поразился Николай. – Сам глянь. Не растет же ни фига.
– Работать надо, тогда и вырастет.
– Ага! А ветер этот гадский? А зеленый металл?
– Где ты его видел? – сейчас же спросил Фома.
– Где, где… На огороде. Копнул лопатой – приходи кума любоваться. Во-от такенная глыбина.
– Ну а ты что?
– Закопал, конечно, сразу. И место огородил. Дурной я, что ли? Он же радиоактивный на фиг!
Фома только кивнул в ответ. Зеленый металл встречался на Плоскости редко, обычно в виде крохотных блесток. Давным-давно Нсуэ показал Фоме один овражек, где, изумрудно блестя, лежал изумительной красоты самородок величиной с кулак, и предостерег: не лезь, в руки не бери и близко не подходи, опасно. Почему опасно, бушмен не сумел толком объяснить, а байку о радиоактивности Фома услыхал много позже, от Перонелли, кажется. На самом деле никакой радиоактивности в зеленом металле не было и в помине, если только не врал выспанный дозиметр. Зато было в нем что-то еще, какая-то неприятная эманация, весьма не полезная для здоровья. Не зря ведь потом прицепилась к Фоме непонятная хворь и целый месяц мучила приступами слабости.
– Ну, «зеленка» – ладно… Подумаю. А ветер ты мог бы приспособить для дела. Построил бы ветряную мельницу. А то и дождевальную установку… на парусах. Не по силам, что ли?
– Ага, построил бы, – обиделся Николай. – Из чего?
– Была бы охота, а материалы найдутся. Я бы помог. Что, руки не из того места растут?
– Да ты… – задохнулся Николай. – Да я в совхозе двадцать лет на тракторе отышачил, бляха-муха! Комбайн знаю. Иномарки дачникам чинил. Руки! Во сказанул, петух тя затопчи! Да мои руки…
Со всяким другим он без разговоров полез бы в драку. Пробовал было и с Фомой – в первый день знакомства. В тот же день схватил суть: начальство имеется и здесь. Везде, петух тя затопчи, оно есть, где больше одного человека. Закон природы.
Фома, по его мнению, был бугром с понятием. Хоть и городской, за версту видно, но не сука. Что странно. И в морду без дела не тычет.
– Что ишачил – верю, – ухмыльнулся Фома, не дослушав версию Николая об уникальном качестве его рук. – Все ишачат, вот только работать никто не умеет. Ну, переселю тебя в другое место – ты там стахановцем станешь? А может, Кулибиным?
– А чё, может, и стану! Какие мои годы.
– Рассказывай сказки. Ладно, уговорил: устрою тебе перевод внутри корпорации.
Смысла фразы Николай не осилил. Поморгал в ответ, отпустил несколько междометий, поразительно похожих на матюки, и замолк озадаченно.
– Я говорю: поможешь с Автандилом – будет тебе другой оазис, – пояснил Фома. – Только учти: идеальных мест и на Земле не бывает, а уж на Плоскости… Гляди не пожалей потом.
– Ха, бляха-муха, а чего мне жалеть-то? Когда выходим?
– Как только соберешься. Барахло не бери, захватим на обратном пути. А воды возьми побольше. Давай, не тяни.
Николая ветром сдуло. Надо думать, жить внутри ветрового волчка и впрямь надоело ему до чертиков. А в прежней жизни он был калужский, Мещевского района механизатор, пользовался на селе уважением как мозговитый и малопьющий и за всю жизнь только однажды погнался за женой с топором, да не с большим, боже упаси, не с тем, каким колол дрова, а с крохотным, приватизированным у каких-то туристов топориком, за что получил от односельчан ехидную кличку Чингачгук.
На сборы ему хватило трех минут.
Шли нехоженой тропой.
Формально она была, конечно, хоженой. И даже не раз. Но если забросил маршрут хотя бы год – все забудь и начинай заново, держа в памяти лишь относительно неизменные ориентиры: скальные выходы, холмы, овраги. Год – большой срок. А Фома в последний раз ходил здесь не год назад, а все три. В принципе, к давным-давно оговоренному месту на границе владений Фомы и Бао Шэнжуя вел куда более удобный путь. Беда, что начинался он в оазисе феодала. Добраться туда означало сделать огромный крюк.
Фома рисковал. Как всегда – умеренно и расчетливо. Давно прошли времена, когда, едва ставши феодалом после ухода и несомненной гибели Нсуэ, он так и лез в самое пекло, рыча: «Раб я вам, да? Хрен!.. Утритесь! Я феодал, я тут главный! Я сам для себя! Что захочу с собой сделать, то и сделаю!..»
Как жив остался – непонятно. Но уяснил накрепко: нет на Плоскости свободы ни для хуторянина, ни для феодала. Только необходимость. Тесная. Душащая. Страшная. Тиски, из которых можно выскочить, лишь перестав существовать.
Над песками колебалось марево. Справа объявился вдруг вихрь – не вихрь, а так, неопознанное зыбкое не пойми что, медленно колеблющееся, мелко дрожащее, гудящее по-шмелиному, и все это одновременно. Грунт под ним просел, будто выеденный, в яму заструился песок.
Фома и ухом не повел – далеко, не страшно. Хотя это что-то новенькое… Но стоит на месте, не растет, за людьми не гоняется, и на том спасибо. Мало ли новенького. Как там было сказано: природа имеет – или умеет? – много гитик. А природа Плоскости – втройне. Георгий Сергеевич, правда, не устает повторять, что та, реальная человеческая Вселенная с ее нормальным Солнцем и нормальной планетой Земля, ничуть не менее удивительна, чем Плоскость, просто у человечества было время к ней приспособиться. Может быть, может быть… Да как, твою мать, приспособишься к Плоскости, когда каждый второй новичок погибает здесь в течение года, когда на прожившего пятнадцать лет смотрят как на аксакала, а на прожившего двадцать – как на чудо заморское? И заняты все не тем. Нет тех, кто систематизировал бы местные чудеса и анализировал результаты наблюдений, нет надежной связи, обмена знаниями, нет, как говорит Георгий Сергеевич, единого информационного пространства. Поди приспособься! Некогда приспосабливаться, выжить надо.
Одним глазом косясь на медленно уплывающее назад жужжащее новообразование, а другим зорко высматривая малейшие признаки ловушек впереди себя, он даже нашел возможность подивиться парадоксу. Отшагал еще немного и понял: парадокса нет. Есть плохая приспособленность и негарантированное выживание мелких групп. Какова причина, таково и следствие. Плоскость отнимает у человека стратегию, заставляя его бросить все внимание и все силы на тактику. На элементарную тактику. И лучшие тактики – феодалы – считают это правильным и убеждают в том других…