Вот в чем штука: здесь мое место знают все – кроме меня самого. Стало быть, мне придется искать его и найти.
И пусть это заметит только Мария Ивановна. Ей можно.
* * *
К двум часа дня я от нечего делать истоптал остров вдоль и поперек, каждые десять минут возвращаясь к «Островку» и почем зря вглядываясь в туман. Толстая тетка так и не появилась вновь, но это еще ничего не значило. Главное, администрации санатория теперь известно об унесенном мосте и отрезанной на острове группе привилегированных отдыхающих. Вероятно, администрация уже принимает какие-то меры, чтобы нас вызволить. По нормальному российскому разгильдяйству и неумению организовать работу меры эти могут последовать не сразу, а, например, к вечеру, а то и завтра. Но не позднее завтрашнего дня, это уж точно. Так я заставлял себя думать и другим говорил то же самое.
У стрелки острова вода лизала разломанные ледяные плиты, похоронившие фундамент бывшей баньки. Лед стал ноздреватым и очень скользким: туман подтачивал его быстрее, чем это сделал бы солнечный свет. С нижней стороны острова не осталось и следов припайного ледяного поля. Снег таял вовсю. На отощавших сугробах стал заметнее лесной мусор. С крыши «Островка» капало. Пропитанные влагой стволы сосен потеряли золотистый цвет.
Большинство народонаселения привилегированного корпуса предавалось тому же занятию, что и я: бродило взад-вперед поодиночке и по двое, болтало обо всем и ни о чем и часто, очень часто поглядывало на берег и на меня с надеждой и нетерпеливым ожиданием. Прямых вопросов мне никто не задавал, но, в общем, народ безмолвствовал все громче.
В десять минут третьего я потерял терпение, проголодался и на вопрос Виталия, не пора ли отобедать, ответил утвердительно, кстати назначив его и Надежду Николаевну дежурными по кухне, в каковую на время превратили седьмой номер, потеснив переселенного туда Матвеича. Опять бутерброды со шпротами и с тушенкой. Плюс чай и по столовой ложке сгущенки на индивида. Несытно, но подъесть в первый же день все продукты – вы меня извините. Через мой труп.
В двухместном номере было тесно. Сидели и на кроватях, и на стульях, и на тумбочках, и на краю стола. Даже Милена Федуловна, к моему удивлению, не пожелала вкушать пищу отдельно от плебеев и составила нам компанию. Один только Коля, добровольно оставшийся на дежурстве у протоки, мерз в холодном тумане, вожделея заметить на том берегу кого-нибудь, спешащего нам на помощь.
По правде говоря, у нас тоже были не субтропики. Из чашек, кружек и ртов валил пар. Все почли за благо остаться в куртках и пальто, а Мухин-Колорадский даже на время обеда не расстался с зимней шапкой из нездешнего зверя опоссума – берег от переохлаждения ценные писательские мозги. Бульдог Цезарь, схрумкавший порцию «педигри», подскуливал от холода и дрожал. Надежда Николаевна грела тонкие нервные пальцы о дымящуюся чашку.
Говорили о ерунде. Такими ничего не значащими фразами люди перебрасываются, когда чего-то ждут, – например, опаздывающего поезда. Убить время помягче, чтобы убийце не было мучительно больно. Никто не гадал, когда нас отсюда вызволят, – как видно, устали гадать, но почти все то и дело поглядывали на часы.
– Веселенькая ночь нам предстоит, – сказал вдруг бестактный Леня и неуместно гыгыкнул. – Попал я, бедненький, в холодную ночевку, и холод косточки мои сковал. – Он забулькал и добавил: – Терплю холодный бивуак. И все такое.
Не то он насмехался над нашим положением, а значит, и над своим тоже, не то неявно предлагал скоротать время хоровым пением. Я-то знал, что туристский репертуар быстро иссякнет и в ход пойдет что-нибудь вроде «в той степи глухой замерзал ямщик» или «как же мне, рябине, к дубу перебраться». Романсы как раз для нашего случая – выжимать из нестойких слезы и сопли.
– Леня, прошу вас, перестаньте, – с болью в голосе произнесла Надежда Николаевна и приложила пальцы к вискам. – Господи, когда же это кончится...
– Ба, может, телек посмотрим? – предложил Викентий. – Там сейчас мультики, а потом кино про Шаолинь.
– Викентий!..
Мария Ивановна содрогнулась. Надежда Николаевна тоже. Леня осклабился и забулькал.
Люблю детей. Люблю за то, что они правильно устроены и запросто могут смотреть мультики, когда в соседнем кресле уютно расположился мертвец. Дети пугают друг друга страшилками и иногда действительно пугаются, но это страх перед темным, неизвестным и иррациональным. Много ли, с их точки зрения, иррационального в трупе? Он даже уже не человек, он просто еще не закопанный неодушевленный предмет...
Этот здравый медицинский подход взрослые почему-то путают с кощунством и всегда готовы отвесить за него обидный подзатыльник. Будь, мол, как мы, дрожи и трепыхайся или, по меньшей мере, скорбно молчи.
И вырастешь нашим подобием.
– А в самом деле, едреныть, – проперхал и поерзал на сбитом покрывале кровати Матвеич. – Спать-то мы как будем? Холодно...
Вопрос остался без ответа.
– Да вы что? – Возмущенная Надежда Николаевна нервным движением поправила очки. – Вы что, в самом деле считаете, что нам придется здесь ночевать?
Матвеич только руками развел – дескать, ничего такого я не считаю, но все же...
Он еще поперхал и замолк. Кое-кто исподтишка посматривал на меня. Ну, мол, давай, народ в тебя верит, сделай что-нибудь или хотя бы успокой людей.
Я взглянул на часы. Без четверти три. И впрямь пришла пора что-то решать.
– Значит, так, – объявил я. – Ждем до четырех, но не просто ждем, а... Викентий, ты не откажешься еще раз слазать на крышу?
Он усиленно закивал. Бесспорно, с его точки зрения, я задал на редкость глупый вопрос: кто же в здравом уме откажется залезть на крышу?
– А... – начала Мария Ивановна.
– Не беспокойтесь, – упредил ее я. – Я сам его подстрахую. Пару простыней на полосы порвем – вот и веревка.
Думаю, что мне не показалось и Виталий в самом деле облегченно вздохнул. Я брал ответственность на себя. Ждать до четырех часов (почему, кстати, до четырех?) – это все же какая-то определенность. Это не просто ждать неизвестно чего и неведомо сколько.
– За порчу простыней платить придется, – подала неприятный голос доселе молчавшая Милена Федуловна. – Кто платить будет?
Рефлекторно я чуть было не назвал мгновенно пришедшего на ум Пушкина, но не стал оскорблять святых чувств почтенной словесницы. Ничего, сам раскошелюсь в крайнем случае, если администрация не пожелает списать убыток на форс-мажор.
– Простите, Феликс, – нерешительно подала голос Мария Ивановна. – А зачем на крышу?
– Камин затопим, – объявил я, вставая. – Нужно прочистить дымоход, он наверняка заткнут. – Ну, я пока на берег. Коле поесть оставили? Вот и хорошо, пришлю его сюда. Викентий, будь готов, никуда не убегай. Остальные могут начать рвать простыни. Лучше порвать их на узкие ленты и сплести их в жгуты...