– Конечно, – оговорилась Екатерина Сергеевна, – я прошу заранее простить меня за столь поздний звонок…
– Естественно! Конечно! – энтузиазм американки перехлестывал через край. – Всегда к вашим услугам!.. Не сочтете ли вы за труд проспеленговать ваше имя?
Катя сказала по буквам свою фамилию – длиннющую, варварскую, на взгляд америкашек, но в общем-то на Западе известную – по автоматам: Kalashnikova.
«Если Джейк на интервью для русского журнала не клюнет, может, хоть мою фамилию вспомнит», – подумала она.
– Спасибо! Спасибо большое! – прокричала американка. – Всегда рада помочь вам!
На мажорной, любезнейшей ноте они распрощались. Тот, кто послушал бы их диалог и не знал бы при этом американского делового этикета, наверняка подумал: вот беседуют две ближайшие, закадычнейшие подруги, которые наконец-то встретились после многовековой разлуки.
Катя положила трубку. Значит, Джейк в Европе! Правда, это может означать, что он в Лиссабоне, Хельсинки или Париже. Оттуда, из Штатов, Европа воспринимается такой, будто бы Москва – пригород Варшавы, а Прага – предместье Вены.
«Поехать мне к господину О'Гару – это вряд ли, – подумала Катя. – Но телефон-то Джейковой гостиницы я в следующий раз у сахарной секретарши выведаю. Уж завтра мы с ним лично поговорим.
И тогда, – улыбнулась Катя, – все станет ясно».
Павел. Следующее утро, девятое января
Телефоны ни Мэри, ни Фомича по-прежнему не отвечали.
Продрыхнув едва ли не двенадцать часов без просыпу, я чувствовал себя великолепно. Ночные сумерки за окном еще только-только разбавлялись светло-синим светом. На моей любимой Пушкинской улице было тихо-тихо, лишь дворник скреб лопатой нападавший за ночь снег. Бесконечные русские выходные продолжались.
В своей комнате я сделал ежеутреннюю зарядку, довел себя до седьмого пота, а затем с удовольствием смыл его под душем в нашей коммунальной ванной. В холодильнике обнаружились четыре яйца и невскрытый пакетик майонеза. В последний раз я нормально питался позавчера вечером: Любочка кормила меня судаком в соусе по-польски и оладушками с черешневым вареньем. Сегодня желудок прямо-таки орал: «Еды!.. Пищи!..» – и даже грубо: «Жратвы!..» Для того чтобы сварганить яичницу, у меня, увы, не нашлось масла: ни сливочного, ни подсолнечного, ни хотя бы даже маргарина. Тогда я сварил четыре яйца вкрутую. Очистил их, порубил на кусочки и залил майонезом. Съел подчистую, четырехдневным хлебом выскреб тарелку. Выпил добрую кружку кофе из любимой чашки с гравировкой «За отличную службу» – и сразу почувствовал, что готов к новым подвигам.
Я взял домашний телефон (сработанный еще, кажется, братьями Черепановыми) и набрал номер ЦАСа [30] . Паролем для ЦАСа меня регулярно снабжал по дружбе (и не без бутылки) опер Вася Цыганков из ОВД Южного округа. Через пять минут я уже знал домашний адрес Марии Маркеловой (просто Мэри) и Ивана Фомича Громыко (просто Фомича).
Гражданка Маркелова, как я уже догадывался по телефонному номеру, проживала ни много ни мало – в Крылатском, на Осеннем бульваре. Я хорошо представлял себе это место. Кругом полно милиции, бизнесменов, гэбэшников и депутатов. В пределах непосредственной видимости – дом, где прописаны господа Ельцин, Задорнов, Гайдар, Грачев, Бурбулис… Блатное местечко отхватила себе Мэри, ничего не скажешь. Как она там, интересно, прижилась – с ее-то алкогольными привычками?
Пьяницы – насколько я мог судить из личного опыта и наблюдений за живой природой – обычно рано встают. Их поутру мучит жажда. Поэтому я не стал мешкать. Надел свои любимые джинсы и свитер, накинул куртку-«пилот» и по гулкому старорежимному подъезду сбежал вниз, к машине. На улице стало уже совсем светло, но по-прежнему оставалось по-воскресному тихо. «Восьмерочка», ночевавшая во дворе, завелась с пол-оборота. Я любовно очистил ее от выпавшего за ночь снега, протер тряпочкой «глазки» (боковые зеркала и фары).
Выехал со двора на Дмитровку, через минуту свернул налево на Страстной бульвар. Машин на улицах опять почти не было. Что за красота рулить по столице в выходные, да еще рано утром! Я без задержек проскочил перекресток с Тверской и понесся по Твербулю вниз к Никитским воротам.
Если бы я видел, что на красном светофоре на Тверской, перпендикулярно моему движению, стоит оранжевый «Пунто» госпожи Калашниковой, я бы непременно остановился. Но я обычно не верчу головой во время движения. Только когда паркуюсь.
Оставаясь в полном неведении о своей клиентке, спустя пять минут я уже доехал до Новоарбатского проспекта, свернул направо и по бессветофорному, правительственному Кутузовскому взял курс на Крылатское.
Скоростной режим не нарушал – гаишники здесь на каждом километре. Ехал себе ровно восемьдесят «кэмэ» в час и слушал песенки по «Радио Максимум»: «Гарбидж», «Мумми-тролль», Земфира, «Оффспрингз» и все такое. Хотя по возрасту и особенно по роду занятий мне полагалось вроде бы крутить Кучина и Розенбаума.
Настроение, признаюсь, было безоблачным. Но оно мгновенно испортилось, как только я подрулил к дому, где проживала Мэри.
Три окна на третьем этаже сине-голубой семнадцатиэтажки зияли черным. Подпалины поднимались метра на три выше выгоревшей квартиры, отчего у меня сразу появилось дурное предчувствие.
Железная дверь подъезда оказалась закрыта на кодовый замок. Я напряг все свои дедуктивные способности и обнаружил выведенный карандашом на двери код: «608». Набрал его, и дверь услужливо распахнулась.
Однако оказалось не все так просто. Подступ к лифтам прикрывала еще одна дверь, стальная, с вмонтированным в стену домофоном. Кроме того, за стеклом, забранным толстой металлической решеткой, помещалась будка консьержки.
Я полез за пазуху и на ощупь выключил от греха подальше мобильник. (Я, конечно, не стал бы этого делать, когда бы знал, что через пять минут мне станет звонить Катя Калашникова.) Я деликатно постучал в стекло консьержки.
– Вы к кому? – прокричала мне из полутьмы привратницкой дежурная.
– Я в семидесятую квартиру! – выкрикнул я в ответ. – К Маркеловой!
– К Маркеловой?
За темным стеклом воцарилась недоуменная пауза. Она длилась так долго, что я еще раз постучал костяшками пальцев в стекло и спросил: «Алло?» Наконец старушечий голос произнес: «Войдите».
Щелкнула и запищала открываемая дверь.
Я бодро направился к лифту, однако консьержка меня остановила.
– Подойдите сюда! – сказала она властным тоном.
Я послушно переменил маршрут и оказался рядом с ее окошечком. Далеко не молодая женщина, сидевшая в будке, выглядела отнюдь не «старухой». Нет, то была пожилая гранд-дама. Царственная осанка, блистающий взор, волосы тщательно выкрашены в черное и уложены.
– Кем вы ей приходитесь? – начала допрос дама.