Однако консьержка опять свернула на путь благостных воспоминаний о покойнице.
– Она была очень милой… – продолжила гранд-дама. – Такой милой… И такой… – консьержка споткнулась, – ну, не очень счастливой, что ли…
– Я предполагал это!.. – театральным полушепотом проговорил я. – Я догадывался… Но, вы знаете, она мне ничего не писала… А побывать в Москве у меня оказий не было… Вы же знаете, как дорого теперь стоит дорога…
Мы по-прежнему сидели рядком на старом диване в привратницкой – прекрасная позиция для задушевных разговоров.
– Она была хорошей девушкой… – прошептала привратница.
Казалось, вот-вот, и она заплачет. Этого допускать было нельзя. Рыдающий свидетель – не свидетель. Приходится останавливать его слезоточенье – вместо того чтобы выдаивать из него информацию.
Чтобы остановить вскипающие в ее глазах слезы, я, стараясь быть деловитым, спросил у консьержки:
– А как это все случилось? Пожар и прочее? Когда?
– Вчера вечером, – вздохнула привратница. – Часов около десяти. Мы вызвали пожарников. Пожарная команда приехала, как ни странно, довольно-таки быстро. Они в считанные минуты справились с огнем. Но было уже поздно…
– Как жаль, что вы не дежурили здесь тогда… – вздохнул я. – Вы бы не допустили этого…
– Ах, мой милый, добрый мальчик!.. – умилилась привратница. – Конечно, конечно, я проследила бы за тем, что происходит!.. Я бы не дала свершиться трагедии!.. Но ведь тогда дежурила тетя Вера! – слова «тетя Вера» привратница произнесла с нескрываемым отвращением, словно говорила об Анатолии Чубайсе или Мадлен Олбрайт. Губы ее презрительно скривились.
– А тетя Вера, – продолжила тетушка, – очень халатно, антр ну, относится к своим обязанностям. Только и видишь у нее здесь, – она указала на стекло привратницкой, – таблички: «Ушла на обед». Или: «Ушла на ужин». Такое впечатление, что она только и делает, что обедает да ужинает!.. А на посту, – слово «пост» дежурная проговорила возвышенно, – на посту в это время – никого нет! Заходи, кто хочет!
– А где живет эта тетя Вера? – быстро и словно невзначай спросил я.
– О, она не из нашего подъезда! – с гордым пренебрежением произнесла привратница, и это прозвучало так, как если бы несчастная тетя Вера проживала на Хованской свалке.
– А как ее, теть Веры, фамилия? – задал я еще один вопрос, несколько нехарактерный для брата, тем более для двоюродного.
– Фамилия? – изумилась консьержка, будто бы злосчастная тетя Вера не достойна была даже такой малости, как фамилия. – Гм, фамилия… Какая-то у нее, кстати сказать, пожарная фамилия… Погорельская… Нет, что-то явно проще… Погорелова… Да нет – Горелова. Просто – Горелова…
Фамилию товарки дежурная выговорила с плохо скрытым высокомерием.
– А зачем вам ее фамилия? – вдруг подозрительно спросила она.
К этому вопросу я был готов.
– Я хотел бы повидаться с ней. Все-таки она, наверное, последняя, кто видел мою Машеньку в живых…
– Ах, бедный мальчик!.. – умилилась привратница и добавила с раздражением: – Да не видела эта Горелова, извините за грубое слово, ни черта! Я же вам говорю: у нее то обед, то ужин. Я еще удивляюсь, как нас тут всех, пока она дежурит, не сожгли и не обворовали!
Чтобы не вызвать дальнейших подозрений у гранд-дамы, я решил оставить тему тети Веры Гореловой. В крайнем случае, подумалось мне, найду ее по ЦАСу.
Раз она ходит отсюда обедать-ужинать – стало быть, и живет недалеко. Может, в этом же доме. Вряд ли консьержка может себе позволить питаться в пиццерии или хотя бы даже в «Макдоналдсе» – ходит есть, значит, к себе домой.
– А вы не знаете, – вдруг «вспомнил» я, – что с Машиным сыном? Моим племянником? С Борисом?
– Сыном? – в недоумении переспросила гранд-дама. – Борисом?.. Ах да, мне говорили… Конечно же! Конечно же, у Марии был сын! Но это было еще до меня! – высокомерно проговорила она.
Будто бы все, что происходило в этом доме (да и вообще на свете) в эпоху «до нее», не имело для человечества ровным счетом никакого значения.
– Да, что я говорю! – продолжила привратница. – У Марии, конечно же, есть сын!.. Говорят, ему лет семнадцать. Но я его ни разу не видела.
Она задумалась, а потом подтвердила:
– Нет, ни разу.
Разговор у нас явно перерастал в допрос, и, чтобы доверчивая женщина как можно дольше не замечала этого, я ласково дотронулся до ее руки. Мой жест не остался незамеченным. Консьержка шумно вздохнула.
– А вы давно здесь работаете? – ласково спросил я.
– Полтора года, – важно произнесла дама.
– И что же, Борис ни разу за это время не был у матери?
– Нет, – безапелляционно подтвердила привратница. – Нет. Никогда. Ни разу.
– А где же он?
– Он проживает где-то в другом месте. Мне кажется, даже не в Москве. Во всяком случае, я припоминаю, Мария раза два уезжала к нему… Да, уезжала… На несколько дней… Послушайте, а может, он служит в армии?.. Или, – она понизила голос до свистящего шепота, – или находится в местах, как это говорится, не столь отдаленных?..
Я сделал круглые глаза – должен же я был как-то реагировать на информацию, что сгружала мне собеседница.
– Ах, что это я говорю! – вдруг спохватилась она. – Вам, наверно, неприятно это слышать!.. Простите, простите меня за эти неприличные домыслы!..
– А кто-нибудь может знать, где бедный Борис? – спросил я. – Может быть, соседи Марии?.. Сыну-то, как вы думаете, сообщили о трагедии?
– Ах, ну конечно! – воскликнула консьержка и взяла меня за руку.
Взаимопонимание между нами все росло, контакт становился все более тесным.
– Как же я раньше не подумала! – патетически продолжила она. – Ведь он же ближайший родственник бедной Марии! Ведь ему же надо сообщить в первую очередь!.. Ах, молодой человек! Я вас умоляю: поднимитесь в семьдесят первую квартиру! Поднимитесь! Я не могу оставить свой пост! Там проживает некая Алина, ее фамилия…
Гранд-дама оставила мою руку в покое, нацепила очки, взяла из ящика стола замусляканную тетрадочку.
– Так, ее фамилия…
Гранд-дама принялась листать тетрадку, где имелся список жильцов подъезда с пометками, сколь аккуратно те платят за услуги своих добровольных церберов. Наконец нашла нужную строчку:
– Так вот – ее, той соседки, фамилия Губернская… Спросите ее, спросите, я вас умоляю, – дали ли знать сыну? Пожалуйста, молодой человек!
Я не собирался идти на поводу у старухи, тут же бросать все и устремляться к этой Губернской, но главное – санкция охранницы на проникновение в подъезд – была получена. Конечно же, я собирался подниматься на этаж – но позже. А пока я спросил у консьержки, по-прежнему не забывая о приволжском акценте: