Опер сидел в кресле, ставшем за эту ночь расследования для него уже привычным, и с любопытством, словно на заморское чудовище, смотрел на голкипера. Следак, примостившись за журнальным столиком, лихорадочно писал протокол «явки с повинной».
– Убийство произошло, – продолжал, словно по писаному, Овсянников, – на почве взаимных неприязненных отношений. Кондаков неоднократно угрожал мне, что предаст гласности его собственное измышление о том, что я якобы сдал принципиальный матч за три миллиона американских долларов. Что я сам, по просьбе заказчиков и за деньги, пропустил мяч в собственные ворота… На самом деле ничего такого не было. В действительности Кондаков вымогал у меня сто тысяч долларов. Он угрожал, что иначе всем расскажет о якобы полученной мной взятке. То есть он меня шантажировал. А я, доведенный до отчаяния его нападками, совершил убийство фактически в состоянии аффекта…
Опер прервал его:
– Если хочешь, ничего про деньги и про договорный матч писать пока не будем. Зачем усложнять! Напишем просто: «В результате ссоры, на почве неприязненных бытовых отношений».
– Смотрите, – без выражения произнес Овсянников, – вы начальник, вам виднее.
В этот момент в комнату отдыха решительно вошел давешний сержантик – тот, на которого напустился Опер. Рукава его форменного кителя были засучены, руки – красные и мокрые.
– Есть, товарищ майор! – ликующе выкрикнул он.
– Чего есть? – хмуро повернулся к нему Малюта.
– Нашли мы улику, – жизнерадостно отрапортовал милиционерчик.
Глядя на его сияющую физию, Варваре подумалось: «Как все-таки возбуждается рядовой состав после того, как им надают хороших, весомых пенделей».
– Что за улика-то? – сморщился майор, словно делал большое одолжение сержанту тем, что его выслушивал.
– Он, – милиционерчик мотнул головой в сторону Овсянникова, – рубашку-то свою, которую кровью убитого забрызгал, оказывается, на полосы порезал и в унитазе у себя утопил. Так вот, одну из полос он не дотопил. Достали. А на ней – кровищи!
– Молодцы, – сдержанно похвалил Опер, – оставьте все, как было. Товарищ, – он кивнул на следователя, – к вам позже придет, протокол обыска писать.
– Так точно!
Сержант браво удалился. Овсянников во время этого разговора как-то еще больше посмурнел, потемнел лицом.
– Давайте мы с вами продолжим, – обратился к нему майор. – Расскажите, как сегодня ночью дело было?
– А что там за дело, – пробубнил вратарь и вздохнул. – Проснулся я ночью, слышу: шаги. В коридор выглянул. Смотрю: а там Кондаков идет. В трусах. И заходит он, значит, в номер Нычкина. Ну, заходит и заходит… Я уже хотел снова спать лечь, да вижу: к дверям нычкинского номера вдруг Анжела, жена Кондакова, подходит. «Откуда она взялась?» – думаю. А она постояла-постояла, да и убежала… А потом, спустя какое-то время, из того номера Снежанка вышла. «Интересные дела», – я подумал. Ну и решил пойти туда, в номер к Кондакову… Потолковать…
– Значит, – констатировал Опер, – идея расправиться с Кондаковым созрела у вас уже давно. Или, во всяком случае, вы ее уже обдумывали.
– Да как хотите, так и пишите, – досадливо крякнул Овсянников.
– И тут, увидев столь странное скопление разных людей, колобродящих вокруг нычкинского номера, – эпически промолвил майор, – вам пришла в голову идея, что эта ночная неразбериха: Нычкин, Анжела, Снежана, Кондаков, – поможет вам бросить тень на других – на жену Кондакова, на его любовницу или приятеля, а самому остаться в стороночке. Тогда вы и отправились к Кондакову, спокойно спящему в нычкинской постели. Взяли с тумбочки его нож и нанесли ему удар прямо в сонную артерию. Правильно?
– Чего вы меня спрашиваете, если сами все лучше знаете? – озлобленно произнес Овсянников.
– Ты записываешь, Костик? – озабоченно спросил Опер.
Тот, усердно строча, молча покивал.
– Затем вы вернулись к себе в комнату, – продолжал оперативник, – смыли с себя кровь, а окровавленную рубашку, порезав на полосы, стали топить в унитазе.
Овсянников хмуро кивнул.
– Что ж вы телефон-то кондаковский, – участливо спросил Опер, – на который такие душераздирающие послания отправляли, к рукам-то не прибрали? Прямо там, в номере?
– Кто ж знал, – хмуро ответствовал голкипер, – что он в трусах на свидание к бабе с телефоном-то ходит? Я его мобильник потом у него в комнате искал…
– Не понимаю, – философски развел руками Малютин, – зачем все-таки было убивать? Не понимаю.
– Я в состоянии аффекта… – глухо и жалобно пробубнил Овсянников. – У меня не было другого выхода. Он меня шантажировал…
Тут в комнату заглянул довольно-таки веселый форвард Карпов: одетый, с сумкой через плечо. Он услышал последние слова голкипера и тут же, с порога, набросился на вратаря:
– Да не шантажировал он тебя! – выкрикнул он. – Не шантажировал! Неужели ты не понял?! Он молодой, просто хотел, чтоб Команда ИГРАЛА! Чтоб играла – честно!.. Чтоб играла – лучше!.. Неужто ты, дурак, не понял?!
Овсянников отвернулся от Карпова, пряча лицо.
– Ладно, Овсо, – примирительно произнес Карпов, адресуясь к вратарю, – хоть ты и гад оказался, мы тебя не бросим. Это тебе Команда – все, кто здесь есть, – просили передать. Скинемся, хороших адвокатов наймем. Долго не просидишь, не волнуйся. А нас прямо сейчас отсюда увозят, от греха и прессы подальше. Пока!
Карпов секунду поколебался, пожимать ли руку своему бывшему товарищу по сборной, потом все-таки, видимо, решил, что не надо. Подходить к нему не стал, повернулся к Варе, Оперу и следователю:
– И вам тоже до свиданьица, господа судейские, милицейские и полицейские! – со слегка ернической интонацией проговорил Карпов. – Вся Команда вам кланяется и просит не поминать лихом.
– К черту, к черту, – немного невпопад буркнул Костик, продолжающий, не поднимая головы, строчить протокол.
– Хорошо, ребята, – просто и спокойно ответил Опер, – удачной вам игры. Мы ведь и вправду все на вас смотрим и надеемся.
– Мы постараемся.
– До свиданья, – блеклым голосом сказала Варвара.
Довольный Карпов вышел из комнаты.
«А Нычкин даже не зашел попрощаться, – с горечью подумала она. – А какие мне песни пел! Вот ведь бабник недорезанный! Ну и ладно. Ну и пусть. Оставайся с этой дурой безмозглой, Снежаной своей деревянной. Не очень-то и хотелось».
И хоть она уже не любила Нычкина ни крошки, на душе все равно было как-то обидновато. Варя бросила беглый взгляд в окно. А там как раз усаживались в белый микроавтобус бывшие подозреваемые: Нычкин, Снежана. Следом – Анжела. Вратарь Галеев бережно поддерживал вдову Кондакова под локоток. Варя демонстративно отошла от окна, чтоб не подумали, что она хочет бросить последний, прощальный взгляд на чубатого нападающего.