Они кружились на небольшой вымощенной плиткой площадке. Прочие гости любовались ими. Платье, ослепительно-белое, невесте шили в бывшем ателье ЦК. Васнецов и костюм летний, и галстук приобрел еще в бытность свою в Нью-Йорке. Внучка была восхитительна красой невесты. Дед хорош как властный мужчина в своем позднем, шестидесяти-с-чем-то-летнем соку.
– Ох, дедуля, я так рада, – сокровенно выдохнула девушка.
– Ты любишь его?
– Сначала мне казалось – не очень, а теперь я понимаю, что да. Но ведь это не главное. Главное – он любит меня. И Мишель. И будет о нас заботиться всю жизнь.
– Хотелось бы верить.
– А ты, деда, не очень любишь Евгения, да?
– Какое это имеет значение! Мне с ним, слава богу, не жить.
– Тебя бы ни один мой жених не устроил.
– Я согласен даже на идиота Ельцина, лишь бы тебе было хорошо… Скажи лучше: вы где собираетесь жить? У тебя на Чистых?
– Нет, – покачала головой невеста, – мы уезжаем.
– Куда?
– За границу. Сначала в Германию, а там посмотрим.
– Вот как!.. И что вы будете там делать?
– Женя разворачивает свой бизнес. Покуда маленький.
– Что еще за бизнес?
– Пока рано говорить. Нам нужны инвестиции. Первоначальный капитал. Тогда и раскрутимся.
– Кто ж вам даст этот первоначальный капитал?
– Ты, дедуля.
– Я? А что у меня есть – кроме этой дачи?
– Ну, точнее, не ты, а твоя партия. Бывшая партия.
– Что ты имеешь в виду, Юля?
– Давай оставим гостей. Пойдем, поговорим. Втроем, с Евгением. Тем более мы завтра уезжаем, больше пообщаться времени не будет.
Юлия высвободилась из объятий старика, оркестр стих, а потом заиграл аранжировку «Странника в ночи». Юля сделала знак, и к ним подошел Евгений. Васнецова неприятно резануло то, что тот тоже будет присутствовать. Неужели он сам с внучкой больше никогда не сможет поговорить тет-а-тет? Неужто отныне всегда и всюду в их отношения будет совать свой нос ее противный муж?
Троица медленно прошла к дому и поднялась на крытую террасу. Евгений сам, словно был здесь хозяином, налил себе виски, достал из холодильника лед. И сей жест снова неприятно поразил Петра Ильича. Он не спешил заводить разговор. Давний принцип: тот, кто на совещании главный, должен высказываться в конце, после всех. А Васнецов до сих пор ощущал себя главным. Уж во всяком случае, среди домашних.
Юля переглянулась с новоиспеченным мужем, и начал Евгений:
– Петр Ильич, я не сторонник лезть без спросу в чужие дела. Но то, что мы с Юлией предлагаем, может принести всем нам весьма большие дивиденды.
Жених сделал паузу, но так как никаких вопросов или комментариев не последовало, продолжил:
– Помните, Петр Ильич, те непростые дни августа девяносто первого? Путч, танки на улицах? – Так как вопросы были риторическими, Васнецов опять промолчал. А Евгения не смущали паузы в диалоге. Он продолжил: – Однако я благодарен тем событиям хотя бы за то, что они помогли мне снова обрести Юлию. Мы неожиданно встретились, и она одарила меня своей любовью. А я всегда ее любил, и она знает это.
Юлия послала своему мужу благодарную улыбку. Тот поклонился ей с бокалом в руке. «Что-то есть в этом Евгении неприятное, фальшивое», – подумал дед, но от комментариев воздержался. А тот вырулил, наконец, на главную тему (как почувствовал Васнецов).
– В те самые дни, как рассказала мне Юлия, вы появились у нее на Чистых прудах. И отдали ей на хранение некий чемоданчик. Опасное, на мой взгляд, мероприятие. А если бы силы демократии не победили? Если б восторжествовала реакция? Джулия могла бы тогда пострадать из-за тех документов…
– Да, дедуля, – быстро вклинилась внучка, – я знала, что находится в том чемодане. Я открывала его. Больше того: я даже сделала ксерокопии некоторых документов, что там содержались.
Петр Ильич с трудом сдержал негодование. «Поистине, в наши дни никому нельзя доверять, – подумал он. – Даже собственной внучке».
– На первый взгляд в тех бумагах не было ничего интересного: наименования, цифры… – вела свою тему Юлия. – Но однажды я показала эти документы Евгению. И он, недаром, что международный экономист, просветил меня: это – номера ячеек в швейцарских банках. И я подозреваю, что именно там хранится так называемое золото партии – правда, деда?
Васнецов опять ничего не ответил, и тогда взял слово жених. Он выглядел очень деловитым – в смокинге, с бабочкой, с бокалом виски в руках.
– Я навел справки. Очень осторожно. Сейфы есть. И доступ к ним анонимен. То есть открыт не какому-то определенному лицу или лицам. А любому человеку. Правда, для этого надо знать кодовое слово. Или – слова. И мы с Юлей полагаем, что вы, Петр Ильич, их знаете.
Старик ждал: когда же этот молокосос выложит, наконец, чего он хочет. А тот не смущался и не тушевался.
– И мы с моей женой просим вас: откройте эти кодовые слова нам. Разумеется, не забесплатно. Все деньги, что вы добудете для нас, мы пустим в дело. До копейки, до шиллинга, до цента. Я сделаю все для того, чтобы обеспечить вашей внучке Юлии и правнучке Мишель достойную жизнь. – Евгений заслужил новый признательный взгляд от молодой жены. – Я ни доллара, ни марки, ни фунта не потрачу на себя или на развлечения. И я не сомневаюсь, что мой бизнес достигнет успеха, в какой бы стране я его ни вел. И я предлагаю вам, дорогой Петр Ильич, заниматься НЕ благотворительностью. Я сам, замечу в скобках, благотворительность ненавижу. Я делаю вам коммерческое предложение. А именно: в обмен на ваши вложения вы будете иметь долю двадцать пять процентов в наших с Юлей будущих предприятиях…
Васнецов отрицательно мотнул головой, а внучатый зять понял сей жест как начало торговли и быстро поправился:
– Тридцать процентов.
Петр Ильич обвел молодых взглядом. «Она, разумеется, целиком на стороне мужа, – горько подумал он. – Что ж, мы с Валечкой сами виноваты. Вырастили поколение, у которого нет ни порядочности, ни чести. Стали бы я или моя Валентина лазить в чужие бумаги – а тем паче копировать их? Стали бы мы просить деньги, которые нам не принадлежат? Вопросы риторические. Для людей нашего времени (за исключением, разумеется, всяких выродков) на них существует лишь один ответ».
И он произнес этот ответ вслух:
– Нет.
И хоть тон его звучал категорично, Евгений опять словно не понял и назвал новую сумму:
– Тридцать пять.
– Знаешь, Женя, я не торгуюсь, – Петр Ильич воспользовался любезно данным ему правом (по имени и на «ты»). Голос его звучал крайне строго. – Я тебе отказываю. Категорически. Могу объяснить почему. Это не принадлежит тебе. Или Юле. Или даже мне. Это – чужое, товарищи. А взять чужое – все равно что украсть.