Пока Бобров разглагольствовал, Женя сидела, окаменев.
– Чего ты хочешь, Миша? – наконец выдавила она. Язык плохо слушался ее.
– Прекрасно. Великолепный город. Чудесный выбор, – продолжал, словно бы не замечая ее реплики, Миша. – Что может быть изысканней весенней Вены!.. Спасибо тебе за приятную командировку… Правда, было трудновато убедить начальство послать меня именно сюда… Исходя из одного твоего психологического портрета – вряд ли, милая моя, мне это даже и удалось бы… Но зачем же ты, Женечка, две недели назад в туристической компании «Элиза» попросила не только шенгенскую визу, но еще и польскую, чешскую, словацкую? И потом: ты что, вправду думаешь – если в субботу польские погранцы на железной дороге тебе ставят штамп в паспорт на белорусско-польской границе, и в тот же день ты пересекаешь границу польско-чешскую… А в воскресенье – чешско-австрийскую… А после этого ни один пограничный компьютер по всей Европе о тебе никакими сведениями не располагает… Ты что, вправду думаешь, что если ты въехала в Австрию, а потом ее не покинула – трудно догадаться, что ты – находишься в Австрии?
Миша одним глотком прикончил виски.
– Эть, хорошо! – выдохнул он. – Сейчас бы огурчика… Не скучаешь по родным маринованным огурчикам? А, Марченко? По родному «Бородинскому» хлебу? По милым березкам?
– Хватит ерничать, – устало произнесла Женя. Ей вдруг все на свете – в том числе собственная судьба – стало глубоко безразлично. Яркий венский день померк, «эспрессо» на столе превратился в бурду с отвратительным запахом.
– Хочешь арестовать, – глухо сказала она Боброву, – давай арестовывай. Только предупреждаю: я буду кричать и кусаться. Меня так просто не возьмешь.
– И я предупреждаю, – опять дурашливо произнес, понизив голос, Бобров (он наклонился к ней и обдал нестерпимым запахом незнакомого одеколона и дыханием, омытым виски). – Бармен – наш человек… Только – тс-с… – Он поднес палец к губам. – А больше здесь, в кабаке, никого нет. Так что – пожалуйста, кричи, Марченко.
Женя отстранилась от Боброва, обернулась на стойку. Бармена не было видно. Она глянула в окно. По улице прошла беззаботная, молодая, дорого одетая парочка. Проехал автомобиль… Затем девушка на мотороллере… Пронесся залихватский мотоциклист непонятного пола – весь в коже… Снова машина – сияющая ярче весеннего солнца… Автомобили были дочисто вымыты – и мостовые тоже.
Жене нестерпимо стало жалко вдруг лишиться всего этого. Лишиться – навсегда. И что взамен? Жлобская Москва? Убогий К.? Или – что скорее всего и хуже всего – СИЗО, а затем зона? – Миш, – жалобно произнесла Женя. – А, Мишенька… А давай я с тобой деньгами поделюсь? А?.. А ты меня отпустишь? А, Миш?
– Вы что это мне предлагаете, Марченко? – вдруг официальным голосом произнес Бобров. – Взятку при исполнении служебных обязанностей?! Вы что это мне, Марченко, предать Родину предлагаете? Тридцать иудиных сребреников вы мне предлагаете? Тарелку чечевичной похлебки? А, Марченко?!
– Ладно тебе, Мишенька… Отпусти меня… Пожалуйста… – жалобно проговорила Женя.
Миша остро глянул на нее и строго сказал:
– Ты чего-то не понимаешь, Марченко. На тебе висит хищение в особо крупных размерах… Плюс – подозрение в убийстве Бритвина… Плюс – двойное убийство в К. То самое убийство, которое я благодаря особому к тебе отношению – и нашим с тобой особым отношениям – замял. Ты что же, думаешь, что после этого ты вот так, спокойненько, можешь скрыться на просторах буржуазного Запада? Ты что, не понимаешь, что любая страна, к которой мы обратимся с требованием о твоей экстрадиции, прекраснейшим образом выдаст тебя России? Ты что, вправду думаешь, что Интерпол не впечатлит рассказ о твоих приключениях – сначала в К., затем в Москве?
– Миш, но ведь многое же и от тебя зависит, – жалобно сказала она. – Разве я мало для тебя и для твоей организации сделала? Почему бы тебе не отпустить меня – с миром?
– С миром, говоришь? – усмехнулся Миша. – С миром – в мир? Виз пис – инту зэ ворлд?.. [34] Ты хочешь сказать, что я нарушу присягу и оставлю тебя здесь – наслаждаться Веной?!
– Миша… – вздохнула она. – Тебе что – будет легче, если ты меня посадишь?
Он впервые замялся. На сотую долю секунды. Но Женя почувствовала его смущение и горячо продолжила:
– Значит, после всего, что я для тебя сделала, ты хочешь меня – вместо благодарности! – уничтожить?
– Такие решения принимаю не я, – твердо заявил он.
– Но ты ведь тоже что-то значишь! – наступала Женя.
– Ну, допустим, отпущу я тебя… – неуверенно сказал он. – Ну, может быть, сумею уговорить свое начальство, что ты нам не нужна… И что? Мне-то от этого что за радость?
– Я же говорю тебе: деньги.
– Ах, де-еньги… – насмешливо протянул Бобров. – Ну и где же, интересно мне знать, вы, Марченко, храните украденные вами финансы? – официальным тоном продолжил Бобров. – В каком банке? Сберегательном?
– Не твое собачье дело, – вдруг обозлилась Женя. – Дашь мне уйти – получишь половину. Нет – арестовывай, поехали в Москву.
– Пое-ха-ли в Москву… По-еха-ли в Мос-кву… – задумчиво, по складам, передразнил ее Миша, а потом вдруг сказал: – Ладно, допустим, ты меня уговорила. И – что?
Женя снова – как у нее не раз бывало с Бобровым – не успевала уследить за всеми поворотами и зигзагами «гэбэшной» мысли. Она только недоуменно уставилась на сидящего рядом Мишу.
– Я говорю: допустим, ты меня убедила, – повторил Бобров. – Только допустим. И мы с тобой будем делиться. Как завещали господь бог и Лившиц… Опять же – допустим …
Женя замерла. Она боялась спугнуть удачу.
– А сколько, интересно, стоит моя честь офицера? – задумчиво-дурашливым голосом произнес Бобров. – Мои восемь лет беспорочной службы, две медали и один боевой орден?
Женя не отвечала на риторические бобровские вопросы. «Что будет, – тоскливо думала она, – если шарахнуть его сейчас стулом по голове? Не справлюсь… Да и что толку… Замочу этого – приедет из России другой… С этим хоть есть надежда договориться…»
– По моим данным, – продолжал Бобров, – тебе удалось украсть у «Глобуса», за вычетом гонорара председателю «Инстолбанка», девятьсот тысяч американских долларов. Что за сумма, право! Чем же тут можно делиться!
Миша все витийствовал и витийствовал – над полупустым стаканом виски:
– Ведь надо же кое-что оставить и тебе… А?.. Нет, не половину, конечно… Но ведь и ты работала, рисковала… И теперь заслужила хотя бы лет семь спокойной жизни в теплых краях… Я думаю, трехсот тысяч тебе хватило бы. А? Это как раз треть.
– Ты… Ты… серьезно?
– А что делать? Приеду на родную Лубянку. Сдам сумму в бухгалтерию. Доложу: так, мол, и так, преступницу задержать не удалось, однако я сумел похитить у нее часть награбленного. Объявят мне благодарность… Выпишут премию пятьсот рублей… Ну что, пошли? Где они там, твои пещеры Лихтвейса? Давай, рассчитывайся за свой омлет – и, так и быть, оплати мой виски, и пошли…