Любовь, она убивает и спасает.
Уйти — мне жить; остаться — умереть[7].
Из назидательной истории Уильяма Шекспира «Ромео и Джульетта».
Сборник «Сто цитат, необходимых для сдачи экзаменов». Издательство «Принстон ревью»
Я иду к тридцать седьмому дому по Брукс-стрит. Уже довольно холодно, и я застегиваю молнию на ветровке под самое горло. Время за полночь, на улицах темно и тихо, никакого движения, в окнах не шелохнется ни одна занавеска, по стенам не скользят таинственные тени, коты не сверкают глазами в переулках, не бегают по темным углам крысы, не слышно топота сапог по тротуару. Такое ощущение, будто город уже впал в зимнюю спячку. Даже немного жутковато. Я снова вспоминаю тот дом в Дикой местности, который пережил блицкриг и теперь стоит там целый и невредимый, но нежилой, и в его комнатах из пола растут полевые цветы.
Наконец я сворачиваю за угол и вижу ржавую ограду тридцать седьмого дома. Я представляю, как Алекс сидит там на корточках в одной из комнат и с серьезным видом складывает в рюкзак одеяла и консервы, и меня накрывает волна счастья. До этого момента я даже не сознавала, что начала думать об этом месте как о родном доме. Я поддергиваю рюкзак повыше и трусцой бегу к калитке.
С калиткой что-то не так, я несколько раз дергаю за ручку, но она не открывается. Сначала я думаю, что калитку перекосило, но потом замечаю на ней навесной замок. Я дергаю замок, он ярко поблескивает в лунном свете, явно новый.
Тридцать седьмой дом закрыли.
Это так неожиданно, что я даже не пугаюсь и не думаю ничего плохого. Все мои мысли только об Алексе — где он и не Алекс ли навесил замок? Возможно, он не хочет, чтобы кто-нибудь случайно наткнулся на наши вещи. Или я пришла раньше, или, наоборот, опоздала. Я уже собираюсь перелезть через ограду, но тут из темноты бесшумно появляется Алекс.
Мы не виделись всего несколько часов, но я так рада и забываю, что надо вести себя тише. Я бросаюсь к нему навстречу.
— Алекс!
— Тихо-тихо.
Я чуть ли не запрыгиваю на Алекса, он подхватывает меня, немного отстраняется и улыбается. Я вижу, что он счастлив не меньше моего.
— Мы еще в Портленде.
Алекс целует меня в нос.
— Да, но скоро мы будем свободны.
Я встаю на цыпочки и целую его в губы, и, как всегда, когда наши губы соприкасаются, весь мир перестает существовать. Наконец я высвобождаюсь из объятий Алекса и в шутку хлопаю его по руке.
— Кстати, спасибо, что дал мне ключ.
— Ключ? — растерянно переспрашивает Алекс.
— От замка.
Я хочу обнять Алекса, но он отступает на шаг и трясет головой. Его лицо вдруг искажается от ужаса и становится ослепительно белым. В эту секунду я все понимаю, мы оба понимаем. Алекс открывает рот, но у меня такое ощущение, что это длится целую вечность. Я понимаю, почему вдруг так отчетливо его вижу, он замер, как олень на ночной дороге в свете фар надвигающегося грузовика. Сегодня ночью регуляторы используют прожекторы.
— Стоять на месте! Оба! Руки на голову! — ревет в темноте чей-то голос.
И одновременно я слышу, как Алекс кричит:
— Беги! Лина, беги!
Он отпрыгивает в темноту, но мне, для того чтобы сорваться с места, требуется больше времени, и, когда я бегу в сторону ближайшего переулка, улица уже ожила. Тени, сотни теней бегут с холма, возникают из-под земли, из-за деревьев, из воздуха. Они вопят и тянутся ко мне.
— Держи ее! Хватай!
Сердце вырывается из груди, я задыхаюсь, мне никогда не было так страшно, я готова умереть от страха. Тени превращаются в людей с пистолетами, дубинками, с газовыми баллончиками. Я ныряю, петляю, пытаюсь прорваться по склону холма к Брэндон-роуд. Бесполезно. Один регулятор хватает меня сзади, я вырываюсь от него и врезаюсь в другого, в униформе. Второй хватает меня. Страх наваливается, как черное ватное одеяло, не дает дышать.
Позади оживает патрульная машина, яркий свет заливает все вокруг, но только на одну секунду, потом мир вокруг начинает пульсировать и медленно надвигается на меня.
Искаженное криком лицо человека; слева, оскалив клыки, прыгает собака; кто-то кричит:
— Вали ее на землю! Вали!
Нечем дышать. Я задыхаюсь.
Свистящий звук; крик; дубинка регулятора зависает в воздухе.
Дубинка опускается; собака прыгает, рычит; боль, как раскаленный клинок, пронзает меня насквозь.
Темнота.
Когда я открываю глаза, кажется, что весь мир рассыпался на тысячи осколков, эти осколки светятся и вращаются, как в калейдоскопе. Я моргаю несколько раз, осколки света перегруппировываются и образуют лампу в форме колокола и кремового цвета потолок с большим, похожим на сову, пятном от протечки. Моя комната. Я дома.
На секунду мне становится легче. Все тело покалывает, как будто меня утыкали иголками, я хочу только одного — погрузиться в сон, забыться, переждать, пока пройдет жуткая боль в голове. А потом я вспоминаю: замок на калитке, засада, бегущие со всех сторон тени регуляторов. И Алекс.
Я не знаю, что с Алексом.
Я пытаюсь сесть, но жуткая боль выстреливает в голову, лишает дыхания и опрокидывает обратно на подушки. Я закрываю глаза и слышу, как со скрипом приоткрывается дверь в комнату. Снизу доносятся голоса. Тетя разговаривает в кухне с каким-то мужчиной. Голос мужчины мне незнаком, наверное, это регулятор.
Кто-то идет через комнату. Я делаю вид, что сплю. Человек наклоняется надо мной, я чувствую на шее теплое дыхание.
Потом кто-то еще поднимается по лестнице. Я слышу голос Дженни.
— Что ты здесь делаешь? — недовольно шипит она от двери. — Тетя Кэрол сказала тебе держаться от нее подальше. Сейчас же спускайся вниз, пока я ей не рассказала.
Легкие шаги тихо топают по полу в сторону коридора. Я приоткрываю глаза и успеваю увидеть, как Грейс ныряет под руку Дженни, которая стоит, облокотившись о притолоку. Наверное, она приходила проведать меня. Дженни с опаской приближается к кровати, и я снова закрываю глаза.
Потом Дженни резко поворачивается кругом, как будто ей не терпится убежать из комнаты, и кричит:
— Еще спит!
Дверь закрывается, но прежде я успеваю услышать голос из кухни.
— Кто это был? Кто ее инфицировал?
На этот раз, несмотря на резкую боль в голове и в шее, несмотря на то, что от каждого моего движения комната, кажется, идет кругом, я заставляю себя сесть. Потом пытаюсь встать с кровати, но ноги не держат, тогда я опускаюсь на четвереньки и ползу к двери. Даже такой способ передвижения отбирает у меня последние силы, и я растягиваюсь на полу. Меня трясет от слабости, а комната продолжает раскачиваться, как дьявольские качели.