Я проснулась совершенно разбитой и чуть не впервые в жизни испытала стойкое желание опохмелиться. Но все же удержалась и, проклиная все на свете, потащилась проводить свои тренировки.
Первой моей клиенткой по закону подлости, конечно же, оказалась Бэла. Выглядела она, несмотря на вчерашние «дайкири» (сколько, интересно, их было?) совершеннейшим огурчиком: свеженькая, вся лучащаяся, счастливая... И куда только делись ее привычно опущенные плечи, виноватый взгляд, неуверенные жесты? Моя пампушка будто переродилась: столь браво себя чувствовать можно только после ночи с мужчиной. С красивым мужчиной. Желанным. Сильным. Тем, кто был предназначен МНЕ!
Бэла, правда, попыталась гнать пургу. Прощебетала:
– Лиля, чего ты на меня так смотришь? Это совсем не то, что ты подумала! Мы с Костей... мы просто общались! Он ранним развитием детей интересуется, ну, а я в этом специалист! Я ему про методику Монтессори рассказывала, и про кубики Зайцева, и про букварь Бахтиной...
Полный бред. Кубики Зайцева, подумать только!
Мне бы просто промолчать и приступить к тренировке. Вспомнить о висящем надо мной долге и о правилах хорошего тона, что с невиданным упорством вбивала в меня мамуля... Но меня понесло. И я налетела на пампушку. Наговорила ей немало гадостей, самой мягкой из которых было:
– Да на тебе пробы негде ставить!!
И с мрачным злорадством наблюдала, как стирается с ее лица просветленная счастливая улыбка, как щеки Бэлы бледнеют, а глаза наполняются слезами.
Потом она прошептала:
– Вы... не имеете права! Я буду жаловаться!!
И пулей ринула прочь из зала.
Она действительно имела право жаловаться.
Я бессильно опустилась на мат и стала ждать. Грозного Кирюху, что вкатит мне очередной штраф. Или вызова на ковер к карлику. А то и новой встречи с палачом Воробьевым.
Однако никаких страшных санкций, на удивление, не последовало. Через час ко мне на тренировку явилась очередная клиентка, потом следующая, день завертелся – и я поняла, что пампушка меня начальству не заложила. Или побоялась связываться, или (от этих скромниц, я теперь поняла, можно ожидать чего угодно) готовит более изощренную месть. Ближе к вечеру я и вовсе о ней забыла, потому что в санатории произошли события куда более страшные...
...Еще за обедом я краешком сознания отметила: Степана, который последние дни ко мне со своими ухаживаниями не приставал и вообще ходил, как в воду опущенный (если такое сравнение годится в отношении тренера по плаванию), будто подменили. Выступает гоголем, бросает на меня пламенные взоры. Дорого бы я дала, если б на его месте оказался Константин! Но тот на меня даже не смотрел. Да и с чего бы: у него ведь теперь новый, внезапно вспыхнувший интерес – к детским букварям, просто с ума сойти!
Не будь я настолько разочарована и разбита – ответила бы на Степины ухаживания просто назло Косте. Но он ведь этого, скорее всего, даже не заметит...
Поэтому я побыстрее покончила с обедом и постаралась ускользнуть из столовой. Кобели, предатели, самцы! Неужели мой Максимка, когда вырастет, превратится из ласкового, нежного мальчика в подобного мерзавца? Не допущу, ни за что! Нужно приложить все силы, чтобы вырастить его достойным человеком. Однако мелькнула горькая мысль, что на любого благородного всегда находится какая-нибудь подлая Бэла. Которая сначала притворяется невинной овечкой, лепечет умные слова про Монтессори, а когда мужик расслабляется, незаметно опутывает его своими липкими, паучьими сетями...
...Но от мужчин в тот день было никуда не деться.
На крыльце мне преградил путь один из охранников. На его бейджике значилось: «РЫЧКОВ Петр Архипович». Если не считать черной эсэсовской формы, которую носили местные коммандос, Рычков производил очень приятное впечатление. Лет ему было уже за пятьдесят, с седыми волнистыми волосами, стройный, подтянутый – не иначе из отставников. Причем не бывший мент или «эфэсбешник», а именно военный. Чувствовалась в нем армейская несгибаемая косточка. И лицо красивое, с правильными чертами, даже породистое. Лет двадцать назад девчонки по нему, чувствуется, сохли. Да и сейчас он запросто мог бы увлечь какую-нибудь сорокалетнюю соломенную вдовушку.
– Я слышал, Лиля, у вас неприятности? – тихо проговорил он мне, глядя в сторону.
– Ну, имеются, – буркнула я.
– Вы ведь денег много должны? – продолжал он, по-прежнему не поднимая глаз. Ростом он был с меня, а если я надену каблуки повыше, так и ниже окажется.
– Сколько ни должна, все мое, – лихо ответила я, совершенно не понимая, куда он клонит.
– Вы не подумайте, что мне чего-то нужно от вас, – промолвил Рычков и стал медленно, мучительно краснеть, – что я чего-то такого от вас хочу или добиваюсь... У меня есть кое-какие накопления... И я готов их вам отдать... Не в долг, просто безвозмездно...
Тут он впервые поднял на меня глаза – его лицо все стало красным, а взгляд таким воловьим, таким преданным, что я все поняла и мысленно ахнула: да он ведь в меня влюбился!
Я тоже смутилась и пробормотала:
– Да что вы, Петр Архипович! Ничего мне не надо...
А про себя – вот ведь я язвительная зараза! – подумала: да какие там у него могут быть накопления? Двести долларов? Триста?
– Вы не понимаете, – горячо проговорил Рычков, – ведь они, наши начальники, если вы долги начинаете отдавать, и сами определенную сумму с вашего кредита списывают. У меня, к примеру, есть пять тысяч долларов, я дам их вам, вы погасите часть долга, и они еще на столько же его уменьшат. Значит, будет над вами висеть уже не тридцать тысяч, а двадцать... Но вы, Лиля, не подумайте, – заторопился он, – что мне от вас чего-то надо... Просто я хочу вам помочь, – он покраснел еще больше, хотя казалось, что больше уж некуда, и докончил почти шепотом, – потому что вы мне нравитесь.
Мне так хорошо на душе стало и так тепло, что я чуть не расплакалась. Я и жалела бедного Рычкова, и чувствовала к нему огромную признательность – поэтому, наверно, от растерянности не нашла ничего лучшего, чем ответить ему почти грубо:
– У вас и правда есть пять тысяч долларов? Или это вы, – я усмехнулась, – для примера говорите?
– А что, – улыбнулся Петр Архипович, и улыбка у него была мягкая и обезоруживающая, – я не похож на человека, у которого водятся деньги?
– Да нет, – смутилась я, – просто как-то неожиданно... Вы меня совершенно не знаете – и будете мне помогать?
Рычков справился с волнением, краска отхлынула от его лица, и он сказал, прямо глядя мне в глаза – как отрапортовал:
– Я уже говорил, почему хочу помочь: вы мне нравитесь.
– Но зачем вам идти на такие жертвы! – воскликнула я.
– Почему жертвы? По-моему, это в порядке вещей: помогать ближнему своему.
– До встречи с вами я думала, что сейчас в стране заведено как раз наоборот, топить друг друга.