«Встретить бы... его, – мечтательно подумала Таня. – Прекрасного. Понимающего. Синеглазого. Сильного...»
Хоть и не девчонка, а до сих пор мечты о принце остались. Пусть и понимала умом, что принцев на свете нет. Если встретишь доброго – он обязательно окажется нищим. Богатый – самодуром. А синеглазый красавец – парализованным...
Дурацкая медитация у нее получилась. Стремилась к просветлению, а на душе, наоборот, совсем стало гадко.
И Таня, дабы вернуть гармонию, попыталась встать в позу дерева – асану из йоги, когда, неудобно водрузив стопу одной ноги на внутреннюю поверхность бедра другой, стоишь с молитвенно сложенными руками. Получилось не очень хорошо – равновесие удержать не удалось, и вместо положенных трех минут Таня уже через несколько секунд свалилась на землю.
Поднялась на ноги. Оглянулась по сторонам – ее позора, к счастью, никто не видел. И встала в асану попроще. Она называлась «треугольник»: ноги чуть шире плеч, наклоняешься вправо, правой же рукой берешься за правую щиколотку, левую вскидываешь вверх.
Но едва склонилась к земле – щеку чем-то ожгло. Будто мимо нее чайник, исходящий паром, пронесли. Совсем не больно, но «треугольник» нарушился, и правая рука вместо щиколотки ткнулась в землю.
– Что за черт! – возмутилась Таня.
Вскочила, изумленно огляделась... и увидела: совсем близко, метрах в десяти от нее, метнулась какая-то тень. А потом: удар, адская боль, провал... Горы завертелись, вечные снега ожгли холодом, мягкий вечерний сумрак стремительно обратился в ночь. Таня, будто со стороны, увидела собственное лицо – оно было в крови. А еще рядом оказались чьи-то смутно знакомые, безумно прекрасные синие глаза. Они смотрели на нее яростно и беспомощно. А потом – все. Стало черно и абсолютно тихо.
– Таня... Таня... Таня... – монотонно повторяли над ухом.
Голос был незнакомым, женским. А ей так хотелось, чтобы рядом был любимый отчим. Валерочка...
Девушка застонала. И снова:
– Таня... Таня... Откройте, пожалуйста, глаза...
Вежливые. Обращаются на «вы». Но к чему вежливость, когда ты умираешь?
– Пш-шли вон! – простонала Татьяна.
И почему-то вспомнилось: ей девять лет, и она только что принесла домой морскую свинку. Смешную, белую, в рыжих пятнах, с мокреньким красным носом. Мама совсем не обрадовалась, а Валерий Петрович, наоборот, поддержал. И философски заметил, что иные дочки приводят домой еще кого похуже, чем крыса.
– Ва-ле-роч-ка... – прошептала Садовникова.
Все бы отдала – лишь бы любимый отчим оказался рядом.
Она сделала над собой нечеловеческое усилие – и распахнула глаза.
Комната. Ее же собственная – здесь, в особняке Холмогоровой. Она, разметавшись, лежит на постели. А пообочь, с дружно встревоженными лицами, выстроились Марина Евгеньевна, ее тень Фаина и незнакомая женщина с уставшим, строгим лицом. В белом халате. Докторша?
– Что со мной? – с трудом вымолвила Татьяна.
– Очнулась... – облегченно выдохнула Холмогорова.
– А я вам что говорила? – ворчливо произнесла та, что докторша. – Развели панику. Из-за царапины.
Царапины?
Таня попробовала пошевелить руками-ногами. Бесполезно. Не слушаются. И потом, она ясно помнила звук выстрела. И свист пули. И кровь на своем лице.
Девушка в панике взглянула на женщину в белом халате, пробормотала:
– Я не могу пошевелиться!
И увидела: лицо Холмогоровой тревожно сморщилось. А Фаина – та, наоборот, презрительно буркнула:
– Ох, и любишь ты себя, деточка...
Докторша же наклонилась к ней и раздельно произнесла:
– Девушка. С вами. Действительно. Ничего. Страшного. Вот.
Она резким движением схватила Танину руку и прижала ее к Таниному же плечу:
– Попробуйте сами. Просто кожа содрана. И... – врачиха прижала кисть девушки к ее голове, – небольшая шишка. Все. Я даже не говорю, что заживет до свадьбы. Потому что все заживет в ближайшие несколько дней.
Противная тетка. Злая.
Таня устало прикрыла глаза и выдохнула:
– Я хочу, чтобы приехал Валерочка. И еще хочу в больницу. В настоящую, не здесь...
– Девушка! – В голосе докторши зазвучало нескрываемое раздражение. – Я же говорю: с вами все в порядке! Вас ни одна больница не примет. Потому что вы здоровы.
А Фаина и вовсе пробормотала:
– Пригласили... на свою голову...
И тут вступила Холмогорова. Для начала цыкнула на обеих дам:
– Выйдите!
Те беспрекословно повиновались.
А потом присела на край Таниной кровати и спокойно произнесла:
– Таня, если ты хочешь – твой отчим прилетит. Хоть сегодня. Я обещаю.
И на душе у Садовниковой сразу полегчало. Да и ногами – вот он, психологический фактор! – наконец удалось пошевелить.
Таня попыталась приподняться на подушках – тоже получилось. Ура!
А Марина Евгеньевна спокойно продолжила:
– Если ты хочешь в больницу – тоже без проблем. Но советую тебе подождать хотя бы до утра. Сама понимаешь: ночью ехать на вездеходе по горам опасно.
– Хорошо, тогда поедем утром, – упрямо повторила Татьяна.
– Ладно, – пожала плечами миллионерша. – Будь готова к шести часам. В больницу я позвоню. Все.
Она поднялась.
Ничего себе: все!
И Таня гневно выпалила:
– А хотя бы извиниться вы передо мной не хотите?
– А за что мне перед тобой извиняться, Таня? – спокойно поинтересовалась Марина Евгеньевна.
Нет, ну совсем работодательница офигела!
– Да вообще-то я к вам книгу писать приехала, а меня чуть не убили! – запальчиво выкрикнула Садовникова. – В вашем прекрасном, безопасном, хорошо охраняемом особняке!
И тут Холмогорова расхохоталась.
Таня в изумлении смотрела на хозяйку дома, а та смеялась все громче и громче. У нее истерика, что ли? Вон уже и слезы на глазах выступили...
– Ты это... называешь... убить? – наконец проговорила Марина Евгеньевна.
– Что здесь смешного? – обиделась Татьяна.
– А ты знаешь, что в тебя стреляли из охотничьего ружья? Да еще и дробью? – спросила миллионерша.
Перестала смеяться и серьезно закончила:
– Поэтому решительно ничего тебе, Татьяна, не угрожало. Да еще, хоть и палили метров с пятнадцати, умудрились промазать, всего-то плечо тебе поцарапало. А потом Стасик подоспел, спугнул... Непрофессиональное и глупое покушение.